— Так!
Вдруг Петро застонал и опустился на дно окопчика. Герман склонился над ним:
— Ранен? Куда?
В этот момент перестрелка прекратилась так же неожиданно, как и началась. Басмачи исчезли.
Петра вытащили из окопа. Он был ранен в шею.
Сделали перевязку, но кровь остановить никак не могли.
Нужен был врач. Разыскать врача можно было только в следующем населённом пункте, километрах в двадцати отсюда.
Тронулись в путь. На арбе, рядом с диппочтой, положили Петра.
Довезти раненого до врача не успели — скончался в дороге.
Лишь за день достигли границы, а там до Кабула добрались без происшествий.
На обратном пути расстояние от Термеза до Кирки решили преодолеть по Амударье. Хотя время было зимнее, Амударья шумно мчала свои мутные воды.
Устроились на самоходную баржу. Это была вовсе не такая, как теперь, самоходная баржа — она не имела двигателя. Его заменяли огромные вёсла, как на старинных галерах. Герман, когда был свободен от дежурства возле диппочты, охотно становился «галерничать»: главным образом для того, чтобы согреться. Холод пронизывал до костей!
К ночи весёлая и шумная жизнь на барже резко менялась: наступала «басмачевская темнота». «Галера» превращалась в боевой корабль, готовый к отпору. Опытная в таких делах команда расставляла по бортам кипы хлопка, за которыми никакие пули не страшны.
Один раз басмачи всё же обстреляли баржу, но хлопок спас: никого даже не поцарапало.
Это случилось как раз в новогоднюю ночь.
Так отметил Отто Герман новый, 1925 год. Ему было 29 лет, он уже восемь лет состоял членом Коммунистической партии.
Прибыв в Термез, зашли на телеграф. Снова пошла в Ташкент телеграмма: «Герман, встречайте Германа».
«ГИНДУКУШ — ЭТО ИМЯ ДЬЯВОЛА»
Аршак Баратов… Он и в зрелом возрасте был порывист и горяч, как юноша.
Однажды Баратова потребовало к себе начальство. Аршак, как обычно в таких случаях, сказал шутливо: «Ни в чём не провинился — ругать не за что; подвига не совершил — награждать не за что».
— Будешь сопровождать Джемаль-пашу в Афганистан. До границы дадим красноармейцев, а дальше афганские солдаты будут охранять пашу и его свиту. Но всё равно, если что случится, ты главный ответчик.
Так верхом на коне семнадцатилетний Аршак Баратов отправился в первое неожиданное заграничное путешествие. Его подопечным оказался видный турецкий политический деятель. Последнее время он жил в эмиграции — то в Германии, то в Швейцарии. Теперь направлялся в Кабул, чтобы занять должность военного советника у афганского эмира.
Аршак ничего этого, конечно, не ведал. Знал лишь, что Джемаль-пашу принимали в самой Москве, и поскольку он едет в другую страну, то не надо из-за него раздражаться. А вот волноваться надо: ведь приказано доставить гостя в Кабул «без единой царапины». Ещё приказано — никакой агитации не разводить. Но без разговоров всё-таки не обошлось. И Аршак тут не виноват. Паша заводил их…
— Кто тебя учил афганскому языку?
— Сам.
— Как так сам? — Паша полуоборачивается.
Аршак шлёпает ладонью по лбу:
— Башка есть? Она и учила.
— Молодой, а хитрый, — улыбается турок.
Аршак укрощает вспышку своего темперамента, словно горячего рысака шенкелями. Молчит.
Вопросы продолжаются.
— Ты большевик?
— Зачем тебе знать?
Джемаль-паша начинает злиться.
— Должен же я знать, кто меня охраняет.
— Не волнуйся. Доставлю тебя в Кабул живым и невредимым.
Турок резко дёргает уздечку. Окидывает быстрым взглядом глубокое ущелье и останавливает лошадь. Аршак проезжает вперёд. За ним осторожно трогается спутник.
Наконец Кабул. На склонах прилепились глинобитные плоскокрышие слепые домики — ни единого окошка наружу. Казалось, что кто-то давно рассыпал по горам жёлто-бурые саманные кирпичи. Только купола минаретов были яркие, будто их накрыли лоскутами лазурного неба.
В Кабуле об Аршаке, его смелости и лингвистических способностях доложили послу. Посол вызвал к себе Баратова, долго беседовал с ним, а под конец предложил стать дипкурьером.
— Коня мне оставите? — спросил Аршак.
— Оставим.
— Согласен.
Так началась дипкурьерская служба комсомольца братова.
Всё испытал: караванные тропы, узкие дороги по отрогам Гиндукуша, верблюды, лошади, слоны: они тащили в Кабул для советского посольства разобранный самолёт.
А сколько было неожиданных выстрелов из-за угла, с обрывов Гиндукуша. «Я смотрел по сторонам зорче орла, — говорил Аршак. — Зазеваешься — схватит/ тебя пуля». Вот что вспоминает об одном из таких эпизодов писатель Н. Равич в книге «Молодость века»: «Однажды я и Аршак Баратов ехали верхом по Кандагарской дороге. Она была довольно оживлена днём и пустела к вечеру. Мы попали на неё уже после заката солнца. Вдоль дороги тянулись сады к огороды, отделённые от неё глиняной стеной в метр или полтора высотой. Мы ехали, о чём-то разговаривая. Вдруг грянул выстрел, и ухо «кушкинской» лошади окрасилось кровью. Под Баратовым шёл великолепный карабаирский конь Ширин. Мы живо повернули лошадей и увидели человека в белой одежде и чалме, державшего в руках ещё дымившееся ружьё. Перескочив через стену, мы помчались по довольно длинному огороду. Но на нём были разбросаны шалаши и хибарки. В вечерних сумерках человек с ружьём пропал, точно сквозь землю провалился…»
Кто стрелял? Человек, принявший двух советских за англичан? Агент, подкупленный колонизаторами, для которых Советская Россия была самым опасным врагом?
… Тянется грозный узкий уступ — такой узкий, что лошадь даже без вьюков едва проходит. Справа поднимается, как говорит Баратов, «до самого аллаха» отвесная каменная гора, слева — глубокая пропасть «до самого ада». Аршак шагает за лошадью, крепко схватив рукою конский хвост. Случалось, лошадь срывалась вниз, и тогда Аршак продолжал путь пешком. Или совсем один шёл со случайными попутчиками, которые даже не догадывались, что среди них гражданин красной России: ведь говорит так, как они, по-афгански.
Несколько лет отданы нелёгкой, опасной службе.
Не раз и не два он пересекал Афганистан по извечным караванным тропам, по единственно возможному пути (за исключением одного случая — необычного, чрезвычайного). Дорога была всё та же, но каждая поездка непохожа на предыдущую. То он был в пути совсем один, то вдвоём, с напарником-дипкурьером… Нередко их охраняли афганские солдаты. Иногда Аршак «кочевал» с верблюжьим караваном. А то случалось сопровождать кого-нибудь из соотечественников: либо в Кабул, либо на Родину. И всё врезалось в память! Разве забыть, как он вёз из Кабула Николая Князева, который, доставив из Москвы диппочту, заболел тропической лихорадкой? Лекарств не было. Дипкурьеру становилось всё хуже и хуже. Посольство решилось на самое крайнее: тяжелобольного отправить в Москву. Если Князев выдержит переезд через Афганистан — его жизнь будет спасена.
— Что тебе нужно в дорогу? — спросили Аршака.
— Два коня и бурдюк воды.
Баратов сплёл из прутьев носилки, прикрепил их к сёдлам. Ещё сделал козырёк, который прикрывал лицо Николая от палящего солнца. Время от времени поливал товарища водой, давал пить. Так и повёз Князева.
Рабат — караван-сарай — был такой желанной передышкой! Под его глиняными сводами становилось легче. Баратов мог напоить и накормить товарища.
— Держись, друг, скоро будем дома!
Слышал ли больной эти утешительные слова?
Он бредил. Ему виделась то Москва, то Кабул, то караваны. Он бросал руки на грудь и спрашивал о каком-то диппакете, искал его. Тогда Баратов давал Князеву брошюру, взятую в посольстве (это была история Афганистана):
— Вот он, пакет, не волнуйся. Держись! Никакой аллах нам с тобой не поможет. Нам с тобою надо надеяться только на собственные силы.
Аршак приподнимает голову товарища и льёт ему в рот воду тонкой струйкой.
— Скоро Кушка, вон за тем перевалом уже Кушка, там доктор. Держись, Николай!
После первого трудного перехода Баратов решил везти Николая ночью, когда спадёт жара. И они двигались под тёмным звёздным небом. Однажды им встретился отряд афганских кавалеристов. Они тоже направлялись на запад. Теперь Баратову стало легче: афганцы помогали на перевалах, и за ночь путники проделывали гораздо больший путь.
Сколько стоили Баратову те дни и те ночи! Он довёз товарища до Кушки, а оттуда — уже поездом в Москву.
Несколько дней в столице. И снова на восток. Короткая передышка в Кабуле, и Аршак Баратов привычно седлает коня. Теперь он везёт диппочту в Москву. Он не один: рядом с ним на другом коне женщина. По долинам, плоскогорьям ехали рядом, а когда дорога на краю обрыва суживалась в тропу, шагали по каменистым коварным выступам Гиндукуша, держась за конский хвост — так верней: не полетишь в пропасть…