Утром поезд вошёл под гулкие своды римского вокзала. Здесь дипкурьера, как обычно, должны встретить работники советского посольства.
Урасов не покидал купе. Вот вышли наконец из вагона мужчина и дама с вуалью. Работников посольства почему-то не было. Владимир решил выждать, пока все пассажиры покинут вагон. Однако пора выходить. Пакет с диппочтой крепко прижат локтем левой руки, правая готова действовать в любое мгновение. Сделал несколько шагов по перрону и увидел, что навстречу торопятся двое. Свернуть? Краем глаза заметил: с другой стороны идут ещё трое. Всмотрелся. Да ведь это свои, посольские! Вот среди них Кучеренко — давний знакомый. Урасов быстро направился к ним. А те двое повернули обратно.
— Владимир, привет!
— Здравствуйте! Что же вы опоздали?
— Нашу машину задержали возле самого вокзала. Полицейский и какие-то агенты в штатском. Как твои дела?
— Всё нормально.
Да, всё нормально, всё в порядке. Это звучало как девиз.
РАССКАЗ ПРОДОЛЖАЮТ ДОКУМЕНТЫ
И снова дороги. Короткие. Долгие. Тревожные.
В день, когда «набежало», как говорит Урасов, десять лет дипкурьерской службы, его наградили. Он ещё долго — почти до пенсии — колесил по Европе и Азии. В последние годы его спутниками в дипкупе стали комсомольцы нового поколения. Как когда-то его учил Теодор Нетте, так теперь Владимир передавал молодой смене свой богатый опыт, радовался, ощущая в учениках ростки зрелости: бдительность, выдержку, находчивость, мужество.
Обо всём этом Владимир Александрович рассказывал
мне много вечеров подряд. Ровный голос, спокойная, неторопливая речь. Если он вспоминал острые ситуации, его серые глаза темнели, вспыхивали. Рассказывая о волнующем, Урасов гуще дымил трубкой, машинально, без нужды поднося к ней горящую спичку.
Годы, события, как морские волны, накатываются вал за валом.
Вот плотный белый лист с рядками китайских иероглифов. В левом верхнем углу фотография. Молодой Урасов. Рубашка в полоску, узкий галстук, шляпа. По рубахе — словно синяя радуга, круглая печать с китайским и английским текстами: «Министерство иностранных дел. Пекин. Китай». Иероглифы обращаются ко всем властям, существовавшим в Китае в мае-июне 1924 года: «Представителю Министерства иностранных дел Советского Союза В. Урасову оказывать всяческую помощь и охрану во время проезда через территорию Китая».
Рядки иероглифов напомнили ещё об одной дипкурьерской поездке в Китай. Только это было несколько раньше.
— Ещё при Ленине, — подчеркнул Урасов.
Вручили ему пакет и сказали:
— Очень важно — доставить целым, в срок и по назначению.
Добавили:
— Письмо Сунь Ятсену, одобренное Владимиром Ильичем Лениным,
И дипкурьер снова пробирался через. Китай, где, что ни провинция, что ни город, свои правители, враждующие друг с другом.
Пересадки. Долгие ожидания на вокзалах. Случайные поезда, ходившие без расписаний — когда вздумается. Вагоны, набитые солдатами. Крушения. А до Шанхая всё ещё так далеко!..
Ночь на вокзале. Поезд должен быть утром. Будет ли? Подан состав. Гремят винтовки, котелки. Воинский эшелон.
Показал начальнику поезда свои документы. Разрешили занять место в пассажирском вагоне — в него пускали только офицеров.
До отправления осталось несколько минут. Урасов стоит на платформе, возле дверей: в вагоне духотища.
Кто-то быстро идёт мимо и, поравнявшись с Владимиром, негромко произносит по-русски: «Не езди». Вернулся и снова сказал, не глядя, не поворачиваясь: «Не езди».
Владимир озадачен. Лихорадочно заработала мысль. Кто это был? Почему не ехать? Свисток паровоза заставил вздрогнуть. Дёрнулся состав, залязгав буферами.
«Не поеду»…
Владимир, пожалуй, не ответил бы на вопрос, почему он принял такое решение. Просто интуиция. И она не подвела: эшелон был взорван.
А письмо В. И. Ленина Сунь Ят-сену было между тем вовремя доставлено в Шанхай.
Документы, документы… Они дополняют и продолжают повествование о жизни дипкурьера-ветерана.
На столе четыре орденских футляра. Что в них? Ленинский профиль в обрамлении золотых колосьев. Самая высокая награда нашей Родины. Орден Трудового Красного Знамени. Венгерская награда «За рабоче-крестьянскую власть». И четвёртый орден — тёмно-алая, будто рубин, звезда в венке из колосьев.
Четыре футляра… Им доверено надолго сохранить свидетельства о делах Урасова.
… А трубки, всегда лежавшей здесь же, на столе, нет. И я не спрашиваю, где она. Вероятно, Владимир Урасов, получив срочный диппакет, взял свою трубку и уехал куда-то. В Прагу. Или в Пекин. Или в Рим. Или в Анкару.
ГОНЦЫ СТРАНЫ СОВЕТОВ
«ГЕРМАН, ВСТРЕЧАЙТЕ ГЕРМАНА»
Зима 1924 года. Отто Герману, дипкурьеру западных линий, неожиданно поручили отправиться в Афганистан с большой почтой. Это называлось «ехать грузовым».
«Выбери сам напарника», — сказали в Наркоминделе. Герман сразу разыскал Антона Жолтикова:
— Еду в Афганистан «грузовым». Трудно будет. Поедешь со мной?
Жолтиков сжал в кулаке рыжеватую бородку, словно выжимая её, подумал и согласился.
Антон был самым подходящим спутником: в прошлом солдат, знавший «службу», дисциплинированный, «исполнительный до смерти», бывавший в Афганистане и знавший афганский язык. Последнее было для Германа очень важно: Отто, превосходно владевший английским и немецким языками, в афганском был беспомощен.
Из Москвы выехали поездом. Накануне отправили дипагенту в Ташкент — по фамилии он был тоже Герман — соответствующую телеграмму: дипкурьеров всегда встречали на вокзалах.
Ташкент. Вылезли из вагона на шумную, залитую ярким солнцем платформу. Гам, толкотня. Но вот схлынул поток приехавших, а дипкурьеров никто не встречает. На привокзальной площади ни одной машины. Пришлось воспользоваться услугами «тащишки» — так называли в Ташкенте носильщиков с тележками. Диппочту взвалили на тележку, сами пошли рядом.
Вот и дипагентство. Дипагент сидит в одной рубашке, пьёт чай. Отто вспылил:
— Почему не встретили? Или для вас распоряжение Наркоминдела не обязательно? Или вы не получили телеграмму?
— Получили, — ответил дипагент. — Но разве ваша фамилия Герман?
— Конечно.
Дипагент расхохотался.
— А я подумал, что меня кто-то разыгрывает. Ведь в телеграмме стояло: «Герман, встречайте Германа».
Теперь хохотали все.
После Ташкента — дорога на Кирку. В Кирке тоже был дипагент, он предупредил: дальше придётся ехать через беспокойный район: гам орудуют басмачи. Они тем более опасны что пока ещё невозможно запереть границу, и бандиты скрываются то у нас, то на афганской территории.
В Кирке Герману и Жолтикову дали охрану — отделение красноармейцев Командиром отделения был добродушный украинец Петро, усатый, несмотря на свои двадцать лет. Он заверил, что дорогу знает «добрэ», что с ним и его «парубками» можно быть вполне спокойным.
Из Кирки выехали с таким расчётом, чтобы к ночи достичь погранпоста и там заночевать. Медленно, переваливаясь и поскрипывая, ползла двухколёсная арба, запряжённая парой чёрных лошадок. В арбе лежала диппочта, присыпанная сеном. Дипкурьеры и красноармейцы шагали рядом. Начинало вечереть, а впереди не было и намёка ни на кишлак, ни на пограничный пункт, Герман и Жолтиков начали беспокоиться.
— Послушай, — обратились они к Петру, — ты не сбился с пути?
— Та хто зна, — протянул Петро. — Ось гам карагач стоит. — залезу на него, может, что-нибудь побачу.
С карагача Петро крикнул, что впереди видит всадника, который скачет навстречу.
Всадник, одетый в милицейскую форму, подъехал, Под ним был великолепный туркменский конь.
Отто окинул пристальным взглядом милиционера. В Кирке Герману говорили: «Случается, что басмач надевает милицейскую форму».
Узнав, что милиционер живёт совсем неподалёку, Герман приказал:
— Веди нас к себе.
Когда подошли к дому, совсем стемнело. Герман объявил хозяину и всей его родне: из дому — ни на шаг.
На рассвете двинулись обратно в Кирку, к дипагенту. Герман попросил у него карту и показал, куда отряд двигался вчера. Тот ахнул: «Прямо к басмачам!»
Снова направились к границе, но уже с картой.
Ночью на пост, где остановились на ночлег, напали басмачи. Со всех сторон затрещали выстрелы. Герман и Жолтиков свалили в окопчик диппочту, скатились сами туда же и открыли огонь. В темноте почти ничего не было видно, стреляли туда, где вспыхивали выстрелы басмачей. Рядом стоял Петро. Целился он удивительно спокойно, после каждого выстрела прислушивался. Если раздавался крик басмача, Петро восклицал:
— Так!
Вдруг Петро застонал и опустился на дно окопчика. Герман склонился над ним: