Он стоит в дверях спальни и смотрит на меня.
– Что это?
– Это тебе.
– Но почему?
– Потому.
Он скрещивает руки на груди, и я не могу сдержать восхищения при виде того, как трикотажный свитер обтягивает его плечи и грудь. Этому парню должно быть запрещено разгуливать на людях в таком сексуальном виде. Мне следовало бы нарядить его в рабочий комбинезон, чтобы местные дамочки не узнали, какой экзотический образчик мужского рода разгуливает по нашему городку. Они гроздьями повисли бы на нем, и мне пришлось бы отбивать его у них.
– Открой ее, – говорит он.
В простой обертке есть что-то до нелепости трогательное. Я осторожно разворачиваю ее, потому что я не избалована подарками, что неудивительно. Я хочу дорожить этим подарком. Это не полный гардероб дизайнерской одежды, которую по его требованию выбрал для меня какой-то стилист. Нет, это кажется мне чем-то гораздо более личным.
Даже если бы это оказалось технической документацией к арендованной машине, улыбка не покинула бы моего лица. Я разворачиваю обертку и замираю на месте.
Хранилище прекрасных песен
Это блокнот в кожаной обложке, и слова написаны от руки.
Я пытаюсь сдержать слезы и прижимаю ладонь к губам.
– Бог мой! Он… он восхитителен.
Крейтон подходит ко мне и останавливается.
– В продуктовом магазине у входа стояла маленькая лавочка, и какая-то женщина продавала блокноты.
Я закрываю глаза, потому что легко представляю себе Делорес Мейнард и ее согнутые артритом пальцы, которые все еще могут удерживать инструменты и превращать простую коровью кожу в потрясающие произведения искусства. Владельцы продуктового магазина позволили ей установить небольшую лавочку при входе, чтобы она могла немного увеличивать свой доход, состоящий из социального пособия и крошечной пенсии за мужа, который погиб в шахте лет сорок тому назад.
– Ты купил это вчера?
– Да. Вот почему я задержался в магазине дольше, чем планировал. Я подумал, что ты просто должна получить это.
– Вчера, когда ты все еще должен был быть в ярости оттого, что я сбежала из Нью-Йорка – снова – и ты нашел меня накануне вечером мертвецки пьяной и в обществе другого мужчины и…
Крей поднимает руку, прерывая меня.
– Вчера, когда я пытался решить, как показать моей жене, как много она значит для меня, чтобы не испортить все и не потерять ее навсегда.
Мое сердце, которое я пыталась сохранить целым, больше мне не принадлежит.
Я осторожно кладу блокнот на кровать и поворачиваюсь к нему.
– Когда все изменилось? Когда то, что начиналось, как простая прихоть, превратилось в нечто большее?
Крей поднимает руку и отводит с моего лица непослушную прядь волос.
– Я знаю, что должен был бы найти романтический ответ на этот вопрос, но, боюсь, не смогу точно сказать, когда это случилось. С первой ночи я знал, что ты предназначена мне, но ты права – это было просто на уровне интуиции. Я хотел тебя. Знал, что ты должна стать моей. И не собирался останавливаться, пока не разыщу тебя.
Когда я улыбаюсь ему, он улыбается мне в ответ, но выражение его глаз остается серьезным.
– Когда в тот первый раз я пришел домой, а тебя там не было, я понял, что мне есть что терять. И наблюдая за тобой в тот самый первый вечер в Сан-Антонио, когда ты стояла на сцене, я понял, что ты не только особенная женщина, но еще и очень талантливая. Женщина, которую я всегда вынужден буду делить со всем остальным миром, потому что будет несправедливым, если ты будешь принадлежать только мне одному. Я думал, что мне будет нелегко примириться с этим, но вместо этого я испытал чувство невероятной гордости оттого, что ты моя.
Он делает паузу и крепко сжимает челюсти.
– Когда во второй раз я вернулся домой и обнаружил, что тебя там нет, я понял, что мое сердце покинуло меня вместе с тобой. Я больше не хочу испытать такое еще раз, Холли, и я сделаю все от меня зависящее, чтобы это не повторилось.
Его слова пробуждают во мне множество различных чувств. Я все еще пытаюсь разобраться в них, но он тянет меня из спальни на лестницу.
Глядя на меня, он спрашивает:
– Ты уверена, что одета достаточно тепло?
– Если ты скажешь мне, куда мы идем, мне будет проще определиться.
Крей берет с кухонного стола рекламную листовку и протягивает ее мне.
ЗИМНИЙ ФЕСТИВАЛЬ В ГОЛД-ХЭВЕНЕ
Я с удивлением смотрю на него.
– Ты серьезно? Ты и вправду хочешь пойти туда?
– Я слышал из надежного источника – от Делорес Мейнард, что это замечательный фестиваль. И его нельзя пропустить. К тому же она очень хочет увидеть тебя. Она надеется взять у тебя автограф.
Тот факт, что он беседовал с пожилой женщиной, пока она упаковывала блокнот, растапливает мое сердце еще больше.
Я тянусь к нему и целую его в губы.
– Хорошо. Пусть будет фестиваль. – И тут мне в голову приходит одна мысль. – Но я кое-что забыла. Я буду готова через минуту.
Глава 9. Крейтон
Я выезжаю со стоянки у ресторана быстрого питания A&W, и меня все еще удивляет, что мы ехали целый час, чтобы съесть бургер и выпить корневого пива.
Я искоса смотрю на Холли, которая сидит на пассажирском сиденье и улыбается.
– Я не могу поверить, что вы проделывали такой путь ради бургера.
Она протягивает руку к радиоприемнику и включает местную радиостанцию, что неудивительно.
– Здесь у нас не так уж много развлечений. Мы скидывались на бензин и уезжали из города, когда кто-нибудь мог позаимствовать машину родителей. К тому же A&W – лучший ресторан быстрого питания. Больше нигде не найдешь такого хорошего корневого пива.
Ее улыбка заразительна, и я перегибаюсь через центральную консоль, чтобы поцеловать ее в губы, а потом выезжаю со стоянки и направляюсь в сторону Голд-Хэвена.
Спустя час я узнаю еще кое-что новое. Первое – Холли знает слова всех чертовых песен в стиле кантри, которые передают по радио. Второе – слушать, как она пытается брать басовые ноты, чертовски умилительно. И третье – мне нужно как-то научиться держать в узде мой член, потому что в ее присутствии он становится тверже камня безо всяких усилий с ее стороны.
То, как она ерзает на попе, использует кулачок в качестве микрофона и поет… Господи! Мне несколько раз хотелось съехать с шоссе и затрахать ее до потери сознания прямо на обочине. Единственное, что останавливает меня, – осознание того, что у нее, вероятно, все еще болят все