Биолюминесценция встречается не только в море; нередко, очутившись ночью в лесу, можно видеть светящиеся грибы на гниющих деревьях. А кто не знает «огненных мух» — светлячков! Они встречаются повсюду. Почти половина основных семейств животного мира имеют разновидности, способные к биолюминесценции. Пока в этом не удалось выявить закономерности. Свечение зачастую выглядит простым капризом природы, своего рода вспомогательным аксессуаром, каким может быть цвет или запах. Иногда светится не само животное, а находящиеся на нем бактерии — в определенных условиях они-то и начинают испускать свет. Жак рассказывал, что ему неоднократно доводилось наблюдать медуз, переливавшихся бликами света, — то были приставшие к ним частицы планктона. А может, сам планктон тоже светится благодаря посторонним микробам? Известно, что больше половины глубоководных рыб обладают люминесцентными органами; та же картина у глубоководных креветок, эвфаузиды, мизиды[22] и многих других. На что организмам понадобился в непроглядной пучине свет? Он слишком слаб, чтобы им пользоваться как прожектором. Может, это способ распознавать друг друга либо приманивать жертвы? Или признак пола, как у лесных светящихся червей, где самки подают с земли оптический сигнал самцам, кружащимся над ними? Трудно представить, чтобы планктон светился для облегчения задачи животным, кормящимся им. Это противоречило бы всем известным законам природы, гласящим, что один вид никогда добровольно не приносит себя в жертву другому. Однако природа не спрашивает «почему»; это прерогатива человека, который самонадеянно полагает, что задать вопрос — значит уже быть готовым понять ответ. Рискуя разочаровать читателей, биолог вправе сказать: в глубоководном свечении нет смысла. Эта вещь в себе. Она существует точно так же, как белый свет, не имеющий функционального назначения.
Всем рыбакам известно, что «море светится». Едва весло входит в воду, море вспыхивает тысячами искр. Любой матрос, даже не получивший специального образования, знает, что свечение вызвано животными или растительными организмами. Однако долгие века этот феномен был загадкой. Вениамин Франклин, великий ученый XVIII века, изучавший статическое электричество, считал, например, что эти «искорки» высекаются трением растворенных в морской воде солей при возмущении поверхности…
Мы опускались все глубже и глубже, и «подводный снег» вокруг становился все гуще. Теперь это была настоящая метель: мы входили в зону «глубоководных звукорассеивающих слоев» (ГЗС), своего рода призрачное дно океана. Об этих слоях известно сравнительно немного. Оки расположены, как правило, на глубине 300–800 метров. Подобно некоторым воздушным слоям они отражают звук, создавая на эхограмме подобие слоистых облаков. Сколько специалистов-акустиков попалось на эту хитроумную уловку природы! Теперь мы знаем, что это явление вызывается мириадами живых организмов зоопланктона; днем они держатся на большой глубине, а с наступлением темноты поднимаются к поверхности. С тихим шорохом, словно посмеиваясь над эхолотами, они отражают добрую часть звуковых импульсов. Эта биомасса не однородна, в ней кишат тысячи и тысячи живых существ; встречаются и креветкообразные эуфаузиды, и глубоководные рыбешки типа миктофид.
Жизнь в море — это непрекращающаяся борьба за существование, там нет укромных уголков, где бы можно было спокойно существовать. Случай в равной степени может столкнуть вас и с легкой добычей, и с изголодавшимся хищником. При свете дня у маленьких больше шансов быть замеченными большими. Не случайно поэтому подобно ночным насекомым, ищущим спасения под сенью дерев, многие организмы зоопланктона ищут убежище в «сумеречных зонах», опускаются во тьму, почти к абиссальным глубинам. Однако тонкий механизм выживания заставляет их подниматься вечером к поверхности на богатые диатомовые пастбища.
Море неохотно расстается со своими тайнами. Скажем, упомянутое призрачное дно: оно отражает ультразвук. Долгое время наблюдатели принимали отражение биомассы за настоящее дно, и даже сейчас секреты этого дна так и остались за семью печатями, хотя с начала второй мировой войны, когда были открыты глубоководные звукорассеивающие слои, утекло много воды.
Было ясно, что мы с головой ушли в эти самые ГЗС. И удивительное дело, ни одно существо из тех, что я видел — ни рачки, ни рыбешки, — не показалось мне способным отражать ультразвуковые импульсы эхолотов. Даже трудно было поверить, что они могут подниматься собственными силами на поверхность во время ежедневной миграции… Чтобы отражать ультразвуковые колебания, существо должно быть не меньше десяти сантиметров длины, а среди хлопьев «морского света», замеченных на этой глубине, я таких не видел. Может, самые крупные, напуганные нежданным вторжением «Триеста», отплыли подальше? Известно ведь, что большинство морских обитателей способны улавливать колебания, оповещающие о приближении врага; это одна из основ в борьбе за выживание в среде, где видимость не превышает в лучшем случае нескольких метров. Возможно также, что, когда крохотные частицы планктона сбиваются в плотную массу, звук уже отражается от нее.
По мере того как мы углублялись все дальше и дальше в сумеречную зону, я внимательно следил за угасанием света; серые сумерки сменила полная тьма. Человеческий глаз невероятно чувствителен, он способен различать свечение в десять миллионов раз слабее дневного света. Привыкнув к темноте, я на глубине 490 метров улавливал еще слабый отсвет. Но когда глубиномер показал 520, нельзя было различить ничего. Даже белый балластный бункер, находившийся в нескольких саженях от иллюминатора, полностью растворился в абиссальной ночи. Мы достигли предела видимости.
Когда же вода была посветлее и поспокойнее, а солнце стояло выше над горизонтом, Жак Пикар различал свет на шестисотметровой глубине. То же отмечал У. Биб в Саргассовом море: там темнота наступала на глубине 1950 футов, то есть 594 метров. Естественно, один-два метра не играют роли, когда замеры делаются на глазок.[23]
Интересная деталь: при внимательном изучении устройства глаз некоторых рыб оказалось, что их клетки куда чувствительнее сетчатки наших глаз. Вообще обитатели глубин обладают более тонкой чувствительностью. Исследуя звукорассеивающие слои, я обнаружил существа, поднимающиеся вечером к поверхности с глубины 750 метров. Видимо, следует считать этот путь максимальной границей сумеречной зоны, хотя пока на этот счет нет твердых данных.
Ниже… ниже… еще ниже. Можно было ожидать, что последние видимые лучи будут фиолетовыми — ведь это нижняя часть спектра. Но вода наиболее прозрачна в диапазоне синих волн, поэтому поглощение возрастает по мере приближения к фиолетовой и ультрафиолетовой части спектра. Красные же тона исчезают на первых метрах. Опытные аквалангисты знают, что кровь под водой зеленая. А когда исчезает голубой цвет, свет вообще уже такой слабый, что колбочки сетчатки глаза уже не реагируют: действуют только палочки, но они не способны различать цвет. Поэтому последние отблески дна в морской глуби просто серые…
Мы достигли 700 метров, где сегодня кромешная тьма. Темно, как в самом глубоком погребе. Мы находимся в абиссальной зоне, где отсутствует время, где царит вечная ночь. Море больше не производит пищи: единственное съестное — это крохи, упавшие сверху с богатого стола, оттуда, где есть фотосинтез, куда проникает солнце, источник всего живого. Лучи фар озарили мир, до этого никогда не видавший света; правда, здесь в отличие от мрачных вод Стикса есть биолюминесценция.
Многие биологи считают, что океаническая фауна распределяется в зависимости от температуры: такие-то виды предпочитают теплую воду и живут близко к поверхности, другие — холодную и живут на глубине. Лично я не придерживаюсь этой точки зрения. Мне кажется, что доминирующий фактор — это свет, его интенсивность. Именно он, а не температура обусловливает деление на зоны.
Абиссальная зона издавна рисовалась как прибежище морских чудовищ. Среди зоологов, равно как среди журналистов, есть любители историй о морских монстрах. В прессе это еще куда ни шло, публику надо ведь не только просвещать, но и развлекать. Однако, когда о них заводят речь зоологи, тут нужна большая осторожность. В море действительно немало «чудовищ». Если под этим подразумевать их внешний вид, особенно при разглядывании в лупу. Ужасен, скажем, опистопроктус,[24] напоминающий своим крючковатым носом и нахохленным видом нотариуса на пенсии, но ведь в нем всего… десять сантиметров длины. Или динофрин арборифера, у которого на носу и подбородке кустятся странные усики, — он еще меньше. Зубы страшного хаулидуса, встречающегося во всей Атлантике, больше головы, но сама рыбешка — крохотная, Резюмируя, можно сказать, что «морское чудище» есть порождение мифов, а не моря. Я просмотрел на своем веку эхограммы нескольких тысяч километров дна в тщетной надежде отыскать хотя бы один-единственный контур настоящего чудовища! Такое чудовище выглядело бы на бумажной ленте в виде черного или темно-серого облака сравнительно больших размеров. Я наблюдал бесчисленные косяки рыб в сумеречной зоне, но ни одно крупное существо, неведомое биологам, не появлялось из глубин. Впрочем, возможно, «чудища» в отличие от обычных рыб плохо отражают ультразвук.