Читать интересную книгу Голубой ангел - Франсин Проуз

Я никогда не пробовала ставить яйцо вертикально – ни в равноденствие, ни в солнцестояние. Я не верю в астрологию. Я знала только, что моя жизнь – как это яйцо, и точка ее равновесия – те несколько минут после занятий, когда я могу поговорить с мистером Рейнодом.

Последние десять минут репетиции были для меня сущим адом: сколько времени осталось, сколько мы будем еще играть, если мистер Рейнод опять прервался, кричит на барабанщика за то, что тот поздно вступил, и нам приходится начинать все сначала, и заканчиваем мы только со звонком. Вот как научилась математике – когда все это высчитывала. Если мы заканчивали играть раньше, эти несколько минут доставались мне. Если нет – передо мной простиралась пустыня: ночь, день, выходные.

Я была первым кларнетом. Я следила за тем, чтобы все вступали вовремя. Я отбивала ритм ногой. Может, мистер Рейнод думал: ну что за ребячество – отбивать ритм? Я представляла себе, как он смотрит на мои ноги. Я считала такты, держа кларнет на коленях. Мистер Рейнод, оглядывая оркестр, бросил взгляд и на мой кларнет.

Он научил нас готовить инструмент за три такта. Мы держали мундштуки во рту и вступали по знаку дирижера. Вступили дружно, ну разве что кто-то задержался на секунду, и, услышав хор деревянных духовых, я забыла обо всем, осталось лишь прохладное журчание безукоризненной мелодии Пятого Бранденбургского концерта Баха, хоть и в переложении для школьного оркестра, но по-прежнему недосягаемой.

За три такта до конца мир вернулся. Смотрел ли мистер Рейнод на мою ногу? Будто у него дел других не было – только и смотреть на мою идиотскую ногу.

Началось все прошлой весной, когда мы возвращались домой с окружного музыкального фестиваля. Победил школьный оркестр Куперстауна с пьеской под названием «Последний шаман», где мерзко грохотали тамтамы, выли виолончели, имитируя пение воинов в вигваме, потом завизжали флейты-пикколо – видно, с кого-то снимали скальп. Толпа, собравшаяся в школьном спортзале, бесновалась от восторга. Судьи одобрительно кивали головами. Наш нежный, звонкий Моцарт с треском провалился.

Мистер Рейнод был за рулем фургона с инструментами, с ним ехали все концертмейстеры, его отборные силы. Обычно мы болтали без умолку. Кому этот нравится, кому – та, будто мистера Рейнода здесь нету. На самом деле все эти разговоры велись специально для него: мы демонстрировали ему, какой крутой жизнью живут подростки. Но после фестиваля все так расстроились, что говорить не хотелось. Мы проиграли, и проиграли по своей вине.

Мистер Рейнод вдруг поддал газу, сменил полосу. Инструменты задребезжали. Взревел и затих клаксон. Из-за спины мистера Рейнода я смотрела, как ползет по кругу стрелка спидометра. Обычно он ездил, как мои родители: чуть медленнее лимита скорости. А сейчас он несся по шоссе, обгоняя все машины. Я решила, что мы разобьемся.

Он снова перешел на крайнюю полосу, въехал на площадку для отдыха и сказал:

– Всё, выходите. Вперед, шагом марш!

Мы удивленно на него посмотрели. Говорил он всерьез. Он когда-то служил в морской пехоте.

Он чуть не угробил нас на шоссе, но мы, ни секунды не колеблясь, отправились следом за ним в лес. Это была еще одна из его безумных выходок, за которые его и любили ученики. Как-то раз на репетиции он велел нам всем поменяться инструментами, и мы играли труднейший отрывок на том, на чем играть не умели.

Мы шли за ним по дорожке, мимо карты, висевшей под пыльным стеклом, мимо мусорных баков. Лес был темный и сырой. Следуя за мистером Рейнодом, мы то и дело теряли его из виду. Он шел, расправив плечи и высоко подняв голову. Она и была для нас ориентиром.

– Ну хорошо, остановились! – сказал он. – Посмотрите вокруг. Вот здесь жили индейцы. Вы хоть на секунду можете поверить, что они играли эти тупые голливудские песенки? Настоящая индейская музыка ничего общего с таким дерьмом не имеет.

Он не ругал нас за то, что мы провалились. Доказательством тому было слово «дерьмо», которое он произнес. Ругался он только в присутствии концертмейстеров, и мы поняли, что нравимся ему по-прежнему.

– Ладно, – сказал мистер Рейнод. – Идем назад к фургону.

Все пошли, а я вдруг поняла, что не могу тронуться с места. Мне ужасно захотелось спать.

Мистер Рейнод схватил меня за руку.

Я так испугалась, что почему-то улыбнулась. Лицо мистера Рейнода было совсем близко. Я глядела ему в глаза, с трудом фокусируя взгляд. Видела только свое искаженное лицо, оно отражалось в его очках. Он открыл рот, снова закрыл.

– Иди вперед, – велел он мне. Но продолжал держать меня за руку. – Прости, – пробормотал он. – Я не хотел… – И тут он меня отпустил.

* * *

Это всего лишь третья консультация, но Анджела держится гораздо спокойнее и только немножко ерзает, усаживаясь в кресло. Что ж, у нее есть основания быть спокойной. Свенсон сам ей позвонил и назначил эту встречу. Она вполне могла решить, что он так поступает со всеми студентами. Она скрещивает ноги под сиденьем.

– Ну как вам? Что скажете?

– Что это у вас на руке написано? – спрашивает Свенсон.

Анджела, нахмурившись, смотрит на надпись, сделанную шариковой ручкой.

– Это? В воскресенье лунное затмение. Я боялась забыть. Так что вы думаете о моем романе?

– Вы играете на каких-нибудь музыкальных инструментах?

– Вообще-то нет. Завалила экзамен во втором классе. По флейте.

– А откуда тогда такие познания в музыке?

– У меня есть друзья. Я у них спрашивала. Кое-что выдумала. Вам не понравилось, да? Это хотите сказать?

– Вовсе нет. Потрясающе получилось. Я отметил пару мест, посмотрите, может, решите что-то поменять.

– Выкладывайте! – Анджела достает ручку.

– Да там пустяки. Ну вот, например, вы пишете «будто мистера Рейнода здесь нету». Точнее будет «здесь нет». Впрочем, можно и так.

– Вы это отметили?

– Отметил. И вот тут еще… как насчет правдоподобия? Она действительно могла увидеть свое лицо в его очках? Или вам просто так захотелось и вы нарочно ввели эту деталь?

Анджела откидывается на спинку кресла.

– Ого! А это обидно, – говорит она. – Можно в ваши очки посмотреться? Ладно. Проехали. Извините. Вам недостаточно, что она думает, будто видит свое отражение? Ведь она в этот момент очень расстроена.

– Оставьте как есть. – Свенсон не собирается спорить. – Может, потом когда-нибудь еще разок взглянете…

– Что еще? – спрашивает Анджела.

– Вот здесь… То же самое предложение. Хотите – оставляйте. «Видела только свое искаженное лицо». «Искаженное» – это слово ничего нам не говорит.

– А значить может что угодно.

– Вот именно.

– Обязательно это отметьте, – просит Анджела.

– Уже отметил.

– Неужели это я написала! – говорит Анджела. – Спасибо вам огромное-преогромное.

Свенсон воодушевленно просматривает рукопись еще раз.

– Тут посмотрите. Эпизод в фургоне. Слишком все быстро. Она действительно думает, что они разобьются, что аварии не избежать? Значит, когда машина тормозит, все чувствуют облегчение, но… смешанное со страхом, так?

Анджела сначала кивает, потом задумывается. Свенсон наблюдает за ней.

– Вы правы, – говорит она. – Это я понимала. Но очень торопилась – хотела поскорее перейти к их походу в лес. Она остается с ним наедине всего на минуту, но для нее это очень важно, после этого все меняется…

Свенсон, помолчав немного, говорит:

– Вы еще кому-нибудь показывали? Или роман никто больше не читал? – Кажется, она говорила, что никому его не давала, но Свенсону почему-то хочется знать наверняка.

– Никто, – говорит Анджела. – Ну, только мой друг. Ой, Господи! Я сейчас сказала про своего близкого друга «никто». Как вы думаете, что это может значить?

– Терпеть не могу психологических изысканий, – говорит Свенсон. – И каково мнение вашего друга?

– Он говорит, здорово. – Анджела пожимает плечами. – Вот, я вам еще принесла. – Она достает из рюкзачка новый оранжевый конверт. Происходит обмен оранжевыми конвертами, Анджела свой чуть не роняет и смущенно хихикает.

Глядя в пол, она продолжает:

– Собственно говоря, там всего один абзац – я хотела добавить его в конец отрывка. У меня еще есть, уже готовые главы, но я решила не спешить. Чтобы вас не слишком пугать. С вами удивительно интересно работать. После наших встреч мне хочется писать и писать. Просто не успеваю печатать. А потом сажусь и начинаю все по тыще раз переделывать – чтобы не стыдно было вам показать. Если меня поймают на том, что я все остальные занятия пропускаю, и мое дело передадут ректору, вы сможете им написать, как я работала?

– К сожалению, нет, – говорит Свенсон. – Но с удовольствием прочту то, что вы написали.

– До вторника, – говорит Анджела.

– До вторника.

Он слушает, как она бегом спускается по лестнице, а затем открывает конверт.

На следующий день я играла через силу. Никак не могла сосредоточиться на музыке. Все думала, зачем тогда, в лесу, мистер Рейнод схватил меня за руки? Это стало темой моего научного эксперимента: я анализировала все подробности с такой тщательностью, какой не удостаивала несчастных цыплят, которых пыталась вывести в нашем сарае за домом.