Читать интересную книгу Моцарт в джунглях - Блэр Тиндалл

Гейзальс умер, но его дело продолжило жить. Изучая свое королевство с балкона офиса, его дочери ничуть не меньше отца презирали высокое искусство. Нынешняя хозяйка, Брунгильда, шумная и наглая юристка, которую прозвали в честь вагнеровской валькирии, орала на тех, кого подозревала в сдаче комнат в субаренду, а заодно на привратника из Пуэрто-Рико. Недавно она наняла Джул, костлявую индианку, чтобы шпионить за жильцами.

– Становится прохладно, – заметила Джул, когда сестра Брунгильды, прозванная Йодой – за внешность, отнюдь не за мудрость, – прошла по лобби, позвякивая браслетами. Потом Джул посмотрела на лифт, отметив, где вышли два незнакомца. Йода остановила хорошенькую девушку с восьмого этажа и заблеяла что-то о проституции.

– Это не я! – возмутилась девушка. – Она живет на одиннадцатом.

Анжело, наш комендант, не обладал никакими выдающимися способностями, кроме способности к размножению, жил в жутком свинарнике в подвале. Частенько я застигала одного из его тринадцати детей (от трех разных матерей) за курением косячка. Дети-подростки плодили внуков с впечатляющей скоростью. Когда зимой ударили морозы, Брунгильда послала его за одеялами и свитерами в Армию спасения. Он обложил ими трубы в подвале, но это не спасло – трубы замерзли. Горячей воды не было две недели подряд. Почти половина жильцов задержала плату и написала жалобу на Гейзальсов.

Его помощник Ипполито бродил по лестницам в темноте, подглядывая в замочные скважины давно закрытых служебных дверей. Больше всего он любил красивых девушек из Южной Кореи – они жили на третьем этаже и постоянно менялись. Диплом Джульярдской школы расценивался у них в стране как приданое, и, уезжая, они передавали квартиры сестрам или подругам. Арфистка и писатель Джудит Коган отметила этот феномен в своем описании Джульярда: «Джульярдская школа становилась пансионом благородных девиц для некоторых из [корейских девушек]. Они все играли на пианино, и некоторые играли очень хорошо, но их основной целью было заполучить мужа. Родители полагали, что репутация Джульярдской школы привлечет успешного корейца» [3].

Брунгильда тоже любила кореянок, потому что повышала им плату за жилье с каждой сменой жильцов. Ипполито, когда не подглядывал, подсовывал нам под двери квитанции. Когда ветер из растрескавшихся окон выдувал их обратно в коридор на всеобщее обозрение, мы видели, что с кореянок брали уже по 1200 долларов, а старожилы платили меньше двухсот.

Поскольку контракт заключала я, то я заняла угловую комнату с видом на реку. Два других студента-гобоиста переехали в спальни. Лионеля я видела редко – он изучал «Студию 54» и «Шомпол» в дни их славы. Мисси жила в маленькой комнатке. Мы покрасили фанерные кухонные шкафы в белый и оттерли загаженную плиту. Балансируя на складном стуле, я дотянулась до часов на холодильнике, которые давно остановились. Тараканы, населявшие их теплое нутро, побежали по рукам. Я заорала, часы затикали.

Некоторые из знаменитых нью-йоркских музыкальных проектов начинались в Аллендейле. Джулиан Файфер создал «Орфей», камерный оркестр, работающий без дирижера, в своей квартире на двенадцатом этаже, а одна из его скрипачек, Салли, жила на пятом. Чтобы получить ноты для выступления на радиопередаче «Спутник прерий», следовало подняться на лифте на одиннадцатый этаж, где музыкальный директор Роб Фишер клепал свои аранжировки. У него бывали Джеймс Голуэй и Миша Майский. Некоторые жильцы дома уверенно шли к славе. Скрипачка Ида Кавафиан, альтистка Ким Кашкашьян, Стивен Тененбаум, валторнистка Джули Ландсман, пианисты Стивен Хаф и Роберт МакДональд жили в Аллендейле какое-то время.

Некоторые, впрочем, оставались тут навсегда. Хорхе откладывал толстую кубинскую сигару и карты, только чтобы изредка поиграть на своем контрафаготе, том самом инструменте, который пукает в «Ученике чародея». Дик, время от времени игравший на тубе, перебирал кассеты в «Тауэр рекордс» и бормотал что-то себе под нос, а скрипач по имени Питер жил вместе с женой и ребенком в крошечной квартире с одной спальней, пока ребенок, по уши насытившись материалом и колоритом, не пошел учиться на писателя.

Здесь обитали и жалкие старые девы, въехавшие в Аллендейл за много лет до вертихвосток вроде меня. Джоан каждый вечер ковыляла по улице, выгуливая двух седых вонючих собак – секретарская работа поставила крест на ее карьере певицы. Квартира ее точь-в-точь напоминала мою, но располагалась на другом этаже. Там громоздились какие-то безделушки, кипы журналов, занавески в цветочек и пахнущие плесенью подушки.

Марни выгуливала своего сумасшедшего пса по пути в «Гристедс». На ней всегда красовалось полиэстеровое гавайское платье, а полоска седых корней на морковно-рыжих волосах была три дюйма в ширину. Однажды я покормила ее шелудивую кошку, бродившую среди куч непроданных пластинок (композиторы-женщины и квартет девушек-фаготисток), записанных на личной студии Марни. Я залезла в мешок с детскими книгами, пылящийся в углу, и прочитала афишку:

«Присоединяйтесь к нашей веселой игре в историю, музыку и искусство с Роксаной, Беном, Бахом, Бетховеном, Вермеером, Брейгелем и, конечно, этим негодником Бенджамином Франклином. Никаких ограничений по возрасту – нашему почетному гостю, Иоганну Себастьяну Баху, уже триста лет!»

Я видела у Марни скрипку, но никогда не слышала, чтобы она на ней играла. Источник ее доходов оставался в тайне. Возможно, эту тайну мог бы объяснить статус студии звукозаписи, освобожденной от налогов, субсидии на съем квартиры в Аллендейле и гранты.

Хуже всех была Бетти, приземистая, тронутая сединой контрабасистка. Однажды она тридцать минут просидела в лифте между этажами и выскочила оттуда, шипя, как разъяренный белый тигр. Ей было ближе к пятидесяти, ее средненькие заработки покрывали квартирную плату и позволяли иногда съездить в отпуск. Она играла на контрабасе в оркестре Нью-Йорк Сити Балет и подрабатывала, нанимая музыкантов на барочные концерты. Бетти лезла ко всем с дружбой и вела себя очень саркастично. Иногда от нее пахло «напитком недели» из винного магазина Хонга. Никто никогда ее не навещал, кроме стареющего тенора, живущего где-то на Семидесятой улице вместе с женой.

В собственную квартиру на противоположной от меня стороне дома въехала потрясающая флейтистка. Она казалась точной копией супермодели Шерил Тигс. Светлые волосы Сидни сияли, голубые глаза смотрели с идеально овального личика. Ростом она была почти шесть футов, ее невероятная уверенность в себе привлекала даже незнакомых людей. Выглядела она всегда идеально.

Сидни, только что закончившая консерваторию, проходила финальные прослушивания в крупнейшие оркестры. Даже инструмент у нее был особенный – флейта фирмы «Пауэлл», отделанная серебром и золотом. Ее учитель играл на ней на самых знаменитых своих записях. Она встречалась с фаготистом из богатой семьи, которая основала научный фонд. Он подарил ей брильянтовое кольцо. Если бы они поженились, ей никогда не пришлось бы думать о деньгах, но ей и так было неплохо. Она играла в лучшем камерном оркестре города, получила место в квинтете деревянных духовых и иногда выходила на замену в оркестре Американского театра балета. Благодаря репутации отличного музыканта и коллеги она довольно скоро нашла место во множестве других проектов.

В середине семидесятых сбылись пророчества: начали возникать нетрадиционные камерные музыкальные группы и оркестры. Двадцать шесть музыкантов «Орфея» играли без дирижера, а вскоре возник и оркестр Святого Луки. Еще один камерный оркестр организовали в центре «92nd Street Y», а оркестр Американских композиторов играл исключительно новые вещи. Сидни не успела попасть ни в один из этих оркестров, но в восьмидесятых должны были возникнуть новые.

Сидни была не только хороша собой и талантлива. Она выросла в респектабельном пригороде и вела себя как образованная культурная девушка. Она бегло говорила по-французски. Манеры ее были безупречны, а ее улыбка и жесты могли покорить даже самого угрюмого человека. Сидни воплощала американскую мечту времен Холодной войны: богиня европейского искусства, которая родилась и выросла в Америке. Она обладала всем, чем должен обладать классический музыкант, была утонченной, очаровательной и совершенной. Сидни служила музой всем окружающим мужчинам и музыкальному бизнесу в целом.

В Аллендейле, где все жильцы знали друг друга, открывалось множество возможностей для свиданий и романтики. Один дирижер позвал меня на ужин, забыл бумажник, но не забыл облапать меня под столом. Один саксофонист, который рекламировал свой диск One Jew’s Views по бесплатному номеру 1-800-586-SAXY, ясно дал понять, что не прочь изменить своей невесте. Настройщик пианино из Манхэттенской школы музыки, зачесывающий волосы на лысину, тоже мною интересовался. Подсев к столу, где мы делали трости, он смотрел на меня и мою соседку Мисси, придвигая стул все ближе и ближе, пока мы не сообщили ему, что мы лесбиянки.