Читать интересную книгу Моцарт в джунглях - Блэр Тиндалл

Никсон наделял искусство властью «стирать различия между людьми и разрушать барьеры, разделяющие мир». Новый председатель агентства Нэнси Хэнкс добавила, что искусство «не роскошь, а не-

обходимость». Надеясь завлечь советы директоров художественных групп, чиновники Никсона утверждали, что симфонии, балеты и спектакли могут «избавить наше общество от его главных пороков – изоляции, деперсонализации, полного отсутствия смысла жизни и причины жить» [28].

Неудивительно, что при программе подобных масштабов Национальный фонд поддержки искусства стал раздавать средства без разбора. Для начала 350 000 долларов были выделены Американскому театру балета, и тут же 400 000 долларов получил новый камерный оркестр, который стал бы конкурировать с другими, уже умирающими. Одновременно было субсидировано агентство по поиску музыкантов, которое просто украло работу у других менеджеров. Примерно 100 000 долларов было выделено на дома для музыкантов, 80 000 – на помощь выпускникам художественных школ, 50 000 на сохранение природной красоты Гавайев (путем проведения конференции) и 10 000 долларов – на переезд одного поэта в более теплый климат [29].

Легкие деньги от фонда Форда привели к бесконтрольному росту количества трупп, который, в свою очередь, вызвал к жизни новые фонды, финансирующие новые проекты. Уникальное изобретение Форда, партнерская субсидия, позволило получать деньги от жертвователей и жертвовать их дальше. Темпы роста поражали. Везде строились театры и концертные залы, радио транслировало выступления в каждый дом, легионы студентов получали дипломы в области искусства. Культура распространялась, и никого не волновала ее практическая ценность для общества. Почему классическая музыка? Почему оркестры? Оправдаются ли эти расходы? Мало кто задавал такие вопросы, боясь прослыть варваром.

В 1975 году опрос компании Харрис показал, что американцы хорошо думают об искусстве, так же, как и о религии. Почти все респонденты сообщили, что культурные объекты очень важны для качества жизни и для экономики. Половина выразила признательность профессиональным музыкантам, но мало кто действительно посещал концерты. Культурный бум шел на убыль, а вот артистический бизнес только набирал обороты.

Пять

Ночлежка Аполлона

Аккуратно одетый чернокожий вышел из офиса прямо перед нами. Агент по недвижимости еле выглядывал из-за огромного рукописного гроссбуха, на всех полках громоздились кипы бумаг.

– Таких я всегда отправляю куда подальше, – подмигнул он. Мой отец, профессор истории Юга, сжал зубы и посмотрел в пол. Кто-то в соседней квартире лупил по клавишам пианино.

Мы очень надеялись на Аллендейл. В 1978 году у Джульярдской школы, Маннес-колледжа и моей родной Манхэттенской школы не было общежитий, а квартиры в Верхнем Вест-Сайде стоили астрономических денег, да еще и брокеру пришлось бы заплатить больше тысячи долларов.

– Сунь ему под столом триста баксов, – сказала моя преподавательница в Школе искусств. Интересно, это она буквально? Я прикинула, как половчее передать деньги под столом.

Аллендейл – и соседнее пятнадцатиэтажное здание, принадлежавшее тем же хозяевам, – стал островом Эллис [2] для классических музыкантов. Несколько музыкантов пришло сюда в шестидесятых – их соблазнили низкие цены. Друзья бывали у них на репетициях и вечеринках, они оставались ночевать или снимали угол. Самые удачливые подписывали собственные контракты с хозяевами, так что здание постепенно стало общиной с собственными общественными классами, иммиграционным законодательством, системой социального обеспечения, гражданскими войнами и даже двумя диктаторами. Каждый вечер спонтанно игрались концерты, кто-нибудь всегда приносил лишний пюпитр, недостающую партитуру квинтета Рейха, остатки кунжутной лапши или просто присоединялся к игре. Никто не жаловался на шум или на дряхлость здания.

К западу от Таймс-сквер стояла официальная версия Аллендейла, открывшаяся всего пару месяцев назад. На Манхэттен-Плаза, сорокашестиэтажный комплекс из 1700 апартаментов, было выделено 90 миллионов долларов, но строительство едва не заглохло во время энергетического кризиса в Нью-Йорке.

В «Нью-Йорк Таймс» Молли Айвинс писала, что рассматривалась идея федеральной субсидии, которая позволила бы поселить в комплексе исполнителей и рабочих сцены. Ко дню открытия спрос на жилье оказался настолько велик, что только одному из четырех желающих выпала честь платить за жилье от 10 до 30 процентов дохода по прогрессивной шкале. Семьдесят процентов населения составляли артисты, тридцать – пенсионеры. Одиноким доставалась квартира-студия, семейным парам – квартира с одной спальней, неженатые дуэты делили квартиру с двумя спальнями, а еще с паркетным полом, современной бытовой техникой и доступом в оздоровительный клуб.

Явное преимущество здания над соседями взбесило всю Адскую кухню. Даже в Главной счетной палате заметили, что великолепные квартиры в Манхэттен-Плаза, призванные стереть границу между экономическими классами, вызвали «негодование публики, платящей налоги, поскольку их соседи, живущие на субсидию, обитают в куда лучших условиях, чем могут себе позволить они сами» [1].

Аллендейл не финансировался городом. Тут не было ни бассейна, ни развлечений. Его население не пользовалось никакими правами, и шумные музыканты не рисковали жаловаться друг на друга, чтобы не подвергнуться остракизму в своем замкнутом обществе.

Мы с родителями проследовали в лобби вместе с мистером Рудольфом. Он ткнул в кнопку вызова лифта. Изнутри огнеупорную пластмассу украшали граффити. На третьем этаже я услышала Паганини, на пятом – сонатину для фортепиано Равеля. В сером холле шестого этажа, освещенном парой ламп, слышались звуки скрипки.

В коридоре было темно, но когда Рудольф отпер квартиру 601, угловая комната оказалась залита ярким светом. Инкрустация из красного дерева на дубовом паркете сияла особенно ярко. Внизу по Гудзону скользили буксиры, похожие на игрушечные кораблики, алые на фоне садов Нью-Джерси. Если не считать уродливой розовой ванной, квартира с двумя спальнями оказалась просторной и светлой. Кухня и холл разделяли спальни, так что она идеально подходила для жизни с соседями. Здание, наполненное классической музыкой, казалось таким же знакомым, как общежитие в школе. В квартире было полно места для меня и двух моих соседей, одним из которых стал мой друг-гей, которого родители считали способным присмотреть за их восемнадцатилетней дочерью. Моя мать вздохнула с облегчением.

– Теперь уже официально! Нашу маленькую девочку унесло в Нью-Йорк ураганом, – сказал отец, глядя, как я подписываю чек на 450 долларов, чтобы внести залог, равный плате за месяц.

В 1910 году, когда Аллендейл был построен, его башня, похожая на Карнеги-холл, отделанная лепниной и украшенная каменными львами, возвышалась над Западной Девяносто шестой улицей, пребывавшей в упадке. Это место быстро превратилось из скопища небольших домиков и пустырей в модный район с новыми роскошными квартирами в зданиях не ниже двенадцати этажей. Богатые семьи стали снимать в Аллендейле апартаменты с десятью спальнями, платя по двести пятьдесят долларов за четырнадцать клозетов и три ванные комнаты на улице, которую стали звать «Пятой авеню Вест-Сайда».

Несмотря на то что Аллендейл был недешев, налог на прибыль сильно снизил уровень жизни в двадцатых. Когда возвели соседнее здание, хозяева Аллендейла купили и его. Список жильцов больше походил на полицейский журнал регистрации приводов, чем на светскую хронику, – здесь рабочие снимали пятикомнатные квартиры. Во времена Сухого закона мафия прирезала одного из не слишком законопослушных жильцов в спик-изи баре на Сорок пятой улице.

С 1920 по 1960 год население Нью-Йорка уменьшилось на четверть, поскольку появились новые пригороды, а также мосты и туннели, по которым можно было доехать из пригорода на работу [2]. Розничная торговля и количество рабочих мест тоже сократились, и элегантность района куда-то делась. К середине семидесятых хулиганство и грабежи все чаще случались на Верхнем Бродвее, где хватало толстых трансвеститов, торговцев наркотиками и гостиницами для бездомных, где ютились пациенты психиатрических лечебниц, выброшенные на улицу во время чистки государственных приютов с 1965-го по 1979-й.

Новый владелец разделил элегантные апартаменты – по три на этаж – на двенадцать квартирок и стал сдавать их по 150 долларов в месяц. Это случилось в 1961 году. Звали его мистер Гейзальс. Он установил в квартирах газовые плиты «Кукмастер» и холодильники «Хотпойнт» с тоненькими алюминиевыми морозилками. В подвальной прачечной стояли устаревшие газовые сушилки, жили крысы, а заодно и кошки, которые на них охотились. Жильцы, выбрасывая на помойку старую деревянную и пластиковую мебель, вскоре обнаруживали ее в холле, где переливающиеся черные обои жутко сочетались с красноватым ковром, а в углу собирала пыль одинокая пластиковая пальма.