— Можете, конечно, если захотите и потрудитесь! Твой духовник знает туда дорогу, — Феологос посмотрел на меня с доброй улыбкой, — правда «мерседес» туда не проедет, придется ногами по камушкам карабкаться, но я буду вас ждать!
Мы подошли к развилке тропы и остановились. От этого монаха Феологоса исходила какая-то непривычная благодатная тишина, какое-то спокойствие и доброта, я еще ни разу не чувствовал такого ни от одного человека. Расставаться мне с ним категорически не хотелось, но и повторять свое приглашение посетить отца Никифора я уже не дерзнул.
— Отче! — вдруг сообразил я. — Благослови запечатлеть тебя на память! — я взялся за висящий на шее фотоаппарат.
— Попробуй! — улыбнулся Феологос. — Я не всегда хорошо получаюсь на изображениях.
— Это же «кэнон», отче! Десять мегапикселей! — Я отошел и прицелился объективом. — Будет не хуже, чем в «Нэшнл джиографик»!
Монах улыбнулся, подождал, пока я не щелкну затвором, затем поднял руку в знак прощания, легко поднялся в седло, и смиренный мулашка вскоре скрылся вместе с седоком за поворотом.
Удивлению отца Никифора не было предела.
— Я потерял этот образок несколько лет назад, когда ходил на вершину, — растерянно говорил он, любовно поглаживая пальцами вновь обретенную святыню, — но откуда этот Феологос мог узнать про мою бабушку? Я никому на горе не говорил о ней и не показывал этот образок.
— Имя какое интересное, Феологос: Божий Логос, Богослов, Бог Слово... — задумчиво размышлял Флавиан. — Ты, отче, с этим монахом не знаком? — обратился он к отцу Никифору.
— Что-то вообще не припомню здесь никого из русскоговорящих монахов с таким именем, разве только кто-то недавно постриженный? — недоуменно отвечал отец Никифор. — Опиши его поподробней, Леша, на кого он похож?
— На кого похож? — Я огляделся. — Да вот! На Спасителя вот этого даже очень похож.
Я показал на висящий на стене архондарика большой русский церковный календарь с репродукцией Спаса Нерукотворного на нем.
— Подождите! — вдруг осенило меня. — Я же его сфотографировал!
Вытащив из фотосумки дорожный ноутбук и включив его, я вставил в «картридер» извлеченную из фотоаппарата карту памяти, открыл на экране нужную папку.
— Так! Вот входные ворота с котом на них, вот экклесия, телевичком взятая, вот панорама, после которой я чуть на змею не наступил, а вот... — Я замер вместе со сгрудившимися вокруг экрана отцами. — Ничего себе!
Снимок, на котором должно было быть изображение улыбающегося монаха Феологоса, запечатлел только свет! Яркий, непонятно из какого источника исходящий свет! И больше ничего!
— Леш, — осторожно предположил Игорь, — может, это у тебя вспышка так сработала?
— Вспышка отключена, Игорь, — обескураженно протянул я, — и потом, вспышка могла осветить лишь объект передо мной, но не меня в объектив! Такое ощущение, что я сфотографировал крупным планом солнце!
— Кажется, ты Его и сфотографировал, — задумчиво произнес Флавиан.
— Ты думаешь... — повернулся к нему отец Никифор.
— Похоже на то! И имя, и... Что ты ощущал, Леша, в Его присутствии? — Флавиан посмотрел на меня внимательно.
— Ощущал? Ну, даже не знаю, как сказать... Хорошо мне было... Расставаться с Ним не хотелось... Словно мы с Ним знакомы давно, ощущал... Подожди! Ты полагаешь... — вдруг потрясла меня догадка.
— Так! Отцы и братия! — вдруг решительно произнес отец Никифор. — Кажется, наступил момент, когда всем лучше умолчать! Давайте оставим про себя наши мысли и догадки, Богу известно, кто это был и почему, а нам, я думаю, в загадки играть не полезно!
— Аминь! — вставая, подтвердил Флавиан.
Позже, когда я сидел на уединенной скамейке среди оливковых деревьев в монастырском саду, скорее переживая, чем обдумывая все происшедшее со мной сегодня, ко мне тихо подошел Флавиан и присел рядышком на скамью.
— Однако! — сказал я, посмотрев на него.
— Ну ты же просил, — ответил он, глядя на виднеющееся вдали море.
— Но чтобы так...
— Ему виднее, — вздохнул мой батюшка.
ГЛАВА 10. Схимник Александр
У каждого христианина, наверное, есть свой любимый храм, в котором он чувствует себя более дома, чем дома. Для кого-то это храм, в который он впервые осознанно пришел познакомиться с Богом, для кого-то — храм, где он был крещен или куда ходили его родители, деды и прадеды. Для кого-то любимым становится храм, в котором он полнее чувствует благодатный Божий ответ на искреннюю сердечную молитву.
У меня тоже есть любимый храм, даже два! Оба во имя Покрова Пресвятой Богородицы. Один находится на моей «духовной родине» в селе Покровском, другой на Святой горе Афон в русском Свято-Пантелеимоновом монастыре.
Первый я люблю потому, что с ним у меня связано все, что есть ценного в моей жизни — обретения Бога, духовного отца, жены, семьи, новой во Христе жизни, потому что в нем я несу церковные послушания, «пою Богу моему дондеже есмь»! Словом, понятно, почему я люблю Покровский храм в селе Покровском.
Почему я люблю Покровский храм в Пантелеимоне, я понять не могу. Там есть и более величественный главный собор монастыря — «кириакон» во имя святого великомученика Пантелеимона, вообще на Афоне есть множество самых разнообразных храмов, величественных соборов и маленьких экклесий. Но ни один из них не притягивает меня к себе так, как венчающий собою келейный корпус северной стены монастыря, не примечательный ни архитектурой, ни харизмой древности и многовековой намоленности, длинный и широкий как ангар двухпридельный храм Покрова.
Но... лучше по порядку!
Погостив пару дней в скиту у радушного отца Никифора, отец Флавиан собрался отправиться в Пантелеимон, тем более что диамонитирионы у нас были выправлены на этот монастырь, к тому же мы везли туда из Москвы различные посылки и передачи. После службы и трапезы мы с Игорем вновь загрузили нашу с Флавианом поклажу в кузов пикапа, отцы Флавиан и Никифор вновь исполнили прощальный «вальс бегемотиков», троекратно обнявшись и расцеловавшись в заросшие седыми бородами щеки, мы залезли на свои сиденья в машине и поехали!
— Батюшка! — повернулся сидящий за рулем Игорь к Флавиану. — Отец Никифор благословил меня с вами на гору идти, если соберетесь! Для помощи и вообще! Так что звоните, когда пойдете, я приеду!
— Спаси его, Господи! — перекрестился Флавиан. — Мне ведь, старый медведь, ничего не сказал, чтобы избежать благодарностей! Нуда ладно, будем в долгу!
Полтора часа по афонскому серпантину, то пыльному, то каменистому, то бетонированному, с подъемами и резкими поворотами, спусками на тормозах и медленным переваливанием колес через водостоки в ущельях, прилично утомили моего батюшку. Поэтому, когда на очередном спуске Игорь приостановил машину, показал вправо на видневшуюся сквозь листву крышу и сказал: «Смотрите, отче! Это мельница преподобного Силуана! Не хотите выйти и посмотреть поближе?», — Флавиан только вздохнул:
— Что-то я притомился, брат Игорь! Вы с Алексеем сходите, если хотите, а я как-нибудь потом...
— Отче честный! — встрепенулся я. — Значит, потом вместе и придем или приедем. Поехали, Игорек!
— Сюда можно и пешком от Пантелеимона, до него метров шестьсот осталось! — сказал Игорь, трогая машину с места.
— Вот и хорошо, — отозвался Флавиан, — значит, потом вместе пешочком и притопаем!
Наконец-то мы добрались до Пантелеимона! В архондарике деликатный послушник Георгий поставил нам на стол «евлогию» (какой был рассыпчатый лукум, ну просто таял во рту!), пока седой, взлохмаченный архондаричий, добрый отец Иннокентий, оформлял наши диамонитирионы и подбирал нам кельи. Едва мы закончили с лукумом и кофе, как он позвал нас и выдал ключи.
— Вам, батюшка, как монаху и священнику, естественно — одноместная келья на этом этаже! Вам, — он протянул мне ключ, — как не монаху и не священнику, тоже одноместная и тоже на этом этаже. Сейчас свободных келий хватает, так что располагайтесь и отдыхайте до службы!