Это наставление о молитве относится ко всем христианам, призывая их молиться не напоказ, не для стяжания тщетной славы от людей, но искренне обращаться к Богу из глубины души, стяжая через это молитвенное общение главное небесное сокровище — благодать Святого Духа.
Особенно же эта фраза относится к нам, монахам, людям, которые ради общения с Богом и служения Ему отказались от обычной мирской жизни с ее радостями и удовольствиями, пусть даже чистыми и благословенными, и удалились для этого в монастыри.
И вот тут-то, в монастырях, многие из нас столкнулись с искушением, к которому не были готовы и которое не смогли преодолеть, — с искушением монастырской жизнью!
Сама жизнь в монастыре, особенно здесь, на Афоне, с ее возвышенным настроем, уставными благоговейными богослужениями, сама обстановка монастыря с его храмами, святынями, монашескими одеждами и прочими ее составляющими способна доставлять человеку верующему огромное душевное удовольствие, давая ощущение причастности ко всей этой монастырской благости и святости.
Человек живет в монастыре, носит монашескую одежду, участвует в службах, вычитывает келейное правило, исполняет монастырские послушания, старается вести себя благочестиво и привыкает к мысли, что вот это все, собственно, и есть — монашеская жизнь.
Он может пребывать в такой уверенности многие годы и даже умереть в ней, так и не познав, что есть другое, настоящее монашество, в его непрестанном внутреннем напряжении, мысленной брани, сердечном горении, мучительных искушениях и нечастых благодатных утешениях.
Порой такой обитатель монастыря почти и не имеет особых искушений, живет в мире с самим собой и братией, в самодостаточности и довольстве своей жизнью, даже пользуется уважением от других за свое незлобие и видимое благочестие. Дьявол особо и не трогает его, поскольку тот, удовлетворившись внешней видимостью монашеского жития, по существу, далек от настоящего подвижничества и не доставляет, в отличие от истинных монахов, лукавому никаких неприятностей.
Живя в благодатной среде монастыря, чувствуя, пусть даже в незначительной степени, благодать, намоленную другими подвижниками, а порой не имея даже и этого, подобный горе-монах лишает себя Божественной благодати, лично стяжаемой от Бога в процессе покаянного, молитвенного и постнического подвига. Поэтому дьявол совсем не боится такого «солдата, стреляющего холостыми патронами», а потихоньку подбирает к нему «ключик».
Смотришь, а один монах уже просит паломника, чтобы тот переслал ему видеоплеер — исключительно для «просмотра православных фильмов» или ай-под для прослушивания духовной музыки во время послушаний. Другой потихоньку от настоятеля заводит себе ноутбук и начинает гулять по ночам в Интернете — «исключительно на православных сайтах»!
А через какое-то время православные фильмы заменяются художественными, в ай-поде звучит уже мирская музыка, а сайты открываются уже такие, что «срамно есть и глаголати»! И все оттого, что «свято место пусто не бывает»! Если монах не взращивает в своей душе зерна истинно духовной молитвенной жизни, дающей его душе благодатное насыщение и ощущение полноты и радости в Боге, то вакуум быстро заполняется страстями, разжигающими в монахе потребность их удовлетворения в реальных грехах.
Так и гибнут души. Пришел человек в монастырь за спасением, а обрел там погибель. Причем исключительно по собственному свободному произволению и выбору. Между любовью Божьей и любовью к себе.
— Да, такую же картину мы подчас видим и в миру, — вступил в разговор Флавиан. — Внешняя видимость благочестивой жизни мирян, что соблюдают все посты, вычитывают все каноны и акафисты перед причастием, носят бросающуюся в глаза «православную» одежду, осаждают своих духовников длинными мелочно-подробными исповедями, прикрывает собой лишь самодовольство и душевную пустоту.
А затем, и весьма часто, такое лжеблагочестие перерождается и в абсолютное фарисейство. Отсюда и рождается евангельское: «Благодарю тебя, Господи, за то, что я такой хороший! Не то что вон тот мытарь»! И появляются в наших храмах те, кого точно охарактеризовал известный московский пастырь: «православные ведьмы в длинных черных облачениях, готовые склевать» все, что не соответствует их стандарту «благочестия».
Они-то и налетают в храмах на молоденьких девчонок, зашедших в церковь в джинсах или без платка, на мужичка, пахнущего алкоголем, в первый раз в жизни, с «помощью» рюмки, героически заставившего себя перешагнуть церковный порог, чтобы поставить свечку за новопреставленную мать. На всякого, кого они видят «хуже» себя и кого считают себя вправе «обличить», «призвать к порядку», «смирить»!
Сколько же народу они повышибали за ограды Церкви, и какую страшную ответственность за каждую отвращенную от Церкви и Бога душу они взвалили на свои горделивые плечи! Вразуми их, Господи, и не дай им умереть без искреннего покаяния!
— Однако! — поежился я. — Умеет еже вы, батюшка, «нагрузить», духовное зеркало мне перед фейсом поставить! Ясно, что я в нем ничего хорошего не увижу!
— Зато есть повод для покаянной молитвы! — похлопал меня по плечу вставший из-за стола отец Никифор. — Идите, братие, отдохните по кельям, через полтора часа вечерня!
— Благословите, отче, — подошел к нему я с протянутыми ладонями, — как же у вас здесь хорошо! Словно в родной дом издалека вернулся!
— В дом Пресвятой Владычицы нашей Богородицы! — благословляя, уточнил отец скитоначальник.
Мы отправились по кельям разбирать рюкзаки, переодеваться и готовиться к вечерне.
ГЛАВА 8. Рай
За недолгой, около часа по времени, вечерней последовала полноценная трапеза, состоявшая из борща, квашеной капусты и макарон с подливкой из тушеных овощей (еще, с учетом непостного дня, каждый получил по яйцу и кусочку сыра!). А затем мы с Флавианом вышли на широкий деревянный балкон второго этажа и уселись на стоящую вдоль стены старинную деревянную лавку, ладно сколоченную из толстых, грубо оструганных досок.
Справа от нас высилась изрезанная трещинами и разломами громада Святой горы, нависала, не подавляя собою приютившийся у ее подножия маленький скит.
Вершина горы, с невидимым снизу храмом Преображения на ней, ярко освещалась быстро заходящим южным солнцем. Ветра не было, пахло какими-то неизвестными мне терпкими запахами местных растений. Тихо щебетала одинокая пичужка.
— Отче честный! — обратился я к отцу Флавиану. — Я все думаю о разговоре в архондарике! Страшновато как-то: вроде и верующие люди, и даже вон — монахи! — и то как искушаются и погибают! Как же спастись-то, как миновать все эти ямы и рытвины на духовном пути, в которых люди себе и ноги и головы ломают?
— Леша! — повернулся ко мне мой духовник. — А ты как себе рай представляешь? Какой бы ты себе в нем жизни хотел?
— Ого! Ну ты и скажешь — рай! — смутился я. — Рай же не отель, его под себя не закажешь!
— Ну а все-таки! — настаивал батюшка. — Если бы можно было заказать, что бы ты там хотел иметь?
— Фантазировать можно? — спросил я.
— Можно! Смелей! — подбодрил меня Флавиан.
— Ну, я бы себе представлял рай чем-то вроде Афона, только на который женщин пускают, чтобы нам с Иринкой быть там вместе, ну и маму покойную там встретить, бабушку, всех родных, всех, кого люблю — Семена с Ниной и так далее.
Чтобы также, как здесь, море было, горы, зелень, цветы, тепло, кипарисы, оливы, ну и березки наши русские тоже, елки — словом, всякая красивая растительность.
Солнышко чтобы светило побольше, вода текла в родниках прозрачная, чистая, птички чтобы пели, животные там разные ходили ручные и не кусались...
Представляешь, как бы мои огольцы настоящего льва затискали!
Чтобы у нас с Иришкой домик был, светлый такой, беленный известью, с черепичной крышей, как в Греции!
Веранда большая, вся увитая виноградом, на ней кресла плетеные для нас с Иришкой и детей, ну и (тут я немного замялся) собачка Марсик, что в детстве у меня была...