Читать интересную книгу Нога как точка опоры (2012) - Оливер Сакс

Что могло быть причиной столь полного, столь пагубного изменения, столь полного исчезновения ощущения, такого полного разрушения нервного образа — имаго? Ко мне вернулось давно забытое воспоминание о тех днях, когда я был студентом — практикантом в неврологическом отделении. Одна из сестер позвонила мне в сильном беспокойстве и рассказала по телефону такую историю. К ним только что поступил новый пациент, молодой человек, весь день казавшийся очень милым, очень нормальным — до того момента, когда проснулся после дневного сна. После этого он стал выглядеть возбужденным и странным — совершенно непохожим на себя. Он умудрился каким-то образом выпасть из кровати и сидел на полу, бесновался, кричал и отказывался вернуться в постель. Не мог я бы прийти и разобраться?

Когда я вошел в палату, пациент лежал на полу рядом со своей кроватью и пристально смотрел на одну ногу. Его лицо выражало гнев, панику, растерянность и изумление — в первую очередь изумление с некоторым оттенком испуга. Я спросил его, не вернется ли он в постель и не нуждается ли он в помощи, однако эти предложения только взволновали его; он покачал головой. Я присел на корточки рядом с ним и положил на пол историю болезни. Тем утром его госпитализировали для некоторых обследований, сказал он мне. У него не было жалоб, но невропатолог, зная о его «ленивой» левой ноге (именно это выражение было употреблено), счел, что ему лучше лечь в больницу. Молодой человек весь день прекрасно себя чувствовал, а к вечеру задремал. Проснувшись, он по-прежнему чувствовал себя хорошо до тех пор, пока не пошевелился на кровати. Тут он обнаружил, по его выражению, в своей постели «чью-то ногу» — отрезанную человеческую ногу, совершенный кошмар! Он был поражен, испытал изумление и отвращение — никогда он не испытывал и даже вообразить себе не мог такой невероятной вещи. Он осторожно пощупал ногу. Она казалась совершенно здоровой, но странной и холодной. Тут его озарило: он «понял», что это все розыгрыш. Довольно чудовищный и неуместный, но очень оригинальный. Был канун Нового года, и все его праздновали. Половина персонала была пьяна, все шутили и запускали петарды — вполне карнавальная сцена. Очевидно, одна из сестер с извращенным чувством юмора пробралась в помещение для вскрытий, стащила ампутированную ногу, а потом засунула ее ему в постель, пока он спал. Такое объяснение принесло ему облегчение, но шутка шуткой, а дело зашло слишком далеко — и он выбросил мерзкую вещь из своей постели. Но... — тут способность говорить спокойно изменила пациенту, он внезапно задрожал и побледнел — когда он выбросил чужую ногу из постели, он каким-то образом последовал за ней — и вот теперь она прикреплена к нему.

— Вы только посмотрите! — воскликнул он с отвращением. — Вы хоть когда-нибудь видели такую мерзкую, отвратительную штуку? Думаю, она от свежего трупа. Это просто жутко! И еще — совершенно чудовищно — она вроде как приросла ко мне! — Он схватил ногу обеими руками и с силой попытался оторвать ее; не сумев, он в гневе стукнул ее кулаком.

— Полегче! — остановил его я. — Успокойтесь! Я на вашем месте не стал бы так ее бить.

— Почему это? — воинственно и раздраженно поинтересовался он.

— Потому что это ваша нога, — ответил я. — Разве вы не узнаете собственную ногу?

Он вытаращил на меня глаза с выражением изумления, недоверия и ужаса, смешанных с некоторой долей шутливого подозрения.

— Ну, доктор, — протянул он, — вы меня разыгрываете! Вы сговорились с той сестрой — нельзя же так шутить над пациентами!

— Я не шучу, — возразил я. — Это ваша нога.

Он увидел по моему лицу, что я совершенно серьезен, и впал в ужас.

— Говорите, это моя нога, доктор? Не считаете ли вы, что человек должен узнавать собственную ногу?

— Совершенно верно, — ответил я. — Человек должен узнавать собственную ногу. Может быть, это вы с самого начала нас разыгрывали?

— Богом клянусь, вот вам крест, ничего подобного... Человек должен знать собственное тело, знать, что принадлежит ему, а что — нет. Но эта нога, эта... — его снова передернуло от отвращения, — она какая-то неправильная, ненастоящая... она не кажется частью меня.

— А чем она вам кажется? — растерянно спросил я, к этому времени так же сбитый с толку, как и пациент.

— Чем кажется? — медленно повторил он мой вопрос. — Я скажу вам, чем она кажется. Она совершенно ни на что не похожа. Как может подобная штука принадлежать мне? Я и не представляю себе, где ей могло бы быть место... — Голос его стих. Он выглядел испуганным и шокированным.

— Послушайте, — сказал я, — не думаю, что вы здоровы. Пожалуйста, позвольте нам положить вас на кровать. Однако мне хотелось бы задать вам последний вопрос. Если эта... эта вещь — не ваша левая нога (при разговоре он однажды назвал ее подделкой и выразил удивление тем, что кто-то приложил такие усилия, чтобы «смастерить муляж»), то где ваша собственная левая нога?

Он снова побледнел — побледнел так сильно, что я подумал: не потеряет ли он сознания?

— Не знаю, — ответил он. — Понятия не имею. Она исчезла. Ее нет. Ее нигде нельзя найти...

Я был глубоко встревожен тем происшествием — настолько глубоко, как я теперь понял, что выбросил его из памяти более чем на пятнадцать лет; и хотя я считал себя неврологом, я полностью забыл об этом случае, вытеснил его из своего сознания — до момента, когда оказался, по-видимому, в положении того бедняги, испытывая (в этом едва ли можно было сомневаться) то же, что испытывал он; как и он, я был испуган и потрясен до глубины души. Было ясно, что в каком-то смысле мои симптомы совпадали с симптомами того молодого человека, что все они вместе образовывали такой же синдром.

Подобный синдром был впервые описан в прошлом столетии Антоном и иногда именуется синдромом Антона, хотя тот выделил только некоторые из его особенностей. Более подробно синдром был описан великим французским неврологом Бабинским, который ввел термин «анозогнозия» для своеобразного отсутствия осознания болезни, характерного для таких пациентов. Бабинский оставил замечательные описания странных, почти комичных представлений больных: у некоторых пациентов первым признаком инсульта оказывалась неспособность узнавать одну сторону своего тела и чувство, что она принадлежит кому-то еще, является моделью. Иногда ситуация выглядела как шутка — человек мог обернуться к соседу в поезде и сказать о собственной руке: «Извините, месье, но ваша рука лежит у меня на колене», или попросить сестру, убирающую посуду после завтрака: «И еще вон та рука — уберите ее вместе с подносом». Я подумал о необычных случаях из собственной практики: например, о пациенте из «Маунт Кармель», который «обнаружил» в своей постели давно потерянного брата. «Он все еще не отделен от меня! — заявлял он возмущенно. — Что за наглость! Вот его рука!» — и он поднимал свою левую руку, держа ее правой. Бабинский отмечал, что многих таких пациентов считали сумасшедшими. Действительно, для них существует особая разновидность сумасшествия — somatophrema phantastica, по терминологии Крепелина. Однако это «сумасшествие» чрезвычайно специфическое, обладающее постоянством проявлений. Оно неожиданно возникает у вполне уравновешенных людей, не проявлявших до того никаких признаков сумасшествия, и связано с поражениями мозга — в особенности задних отделов правого полушария, контролирующих отчет о действиях, или гнозис, левой стороны тела. Поцль в Вене дополнил эти описания и, возможно, обсуждал природу таких нарушений с Фрейдом, сравнивая и противопоставляя их соматогенным галлюцинациям. Для Фрейда, который был неврологом, и великим неврологом в юности (он в 1891 году ввел термин «агнозия»), и сохранил интерес к неврологии до конца жизни, и для его дочери Анны, уже известной своими ранними работами в эгопсихологии, эти описания синдрома Поцля (психокинестетической аллестезии) имели огромный интерес. Отца и дочь Фрейдов должен был чрезвычайно заинтересовать факт существования специфического патопсихологического синдрома, связанного с поражением правого полушария, который мог вызывать специфические и странные изменения в телесной идентичности, так что пациент мог находить конечность незнакомой, быть не в состоянии отнести ее к себе или (в силу рационализации или психологической защиты) приписывать ее, хотя бы временно, кому-то другому. Поцль выявил также странные специфические изменения аффективного спектра, проявлявшиеся в нелепых (и часто комичных) аспектах ситуации — когда пациенты, как было замечено, могут отмахиваться от своей конечности или просить сестру убрать ее. Такие пациенты, проявляющие совершенно нормальные реакции и аффекты во всех прочих отношениях, могут обнаруживать удивительное равнодушие к пострадавшей конечности. Это, по наблюдениям Бабинского, было одной из причин того, что многим из них ставили диагноз «истерия», «шизофрения» или какое-то иное «диссоциативное нарушение». Действительно, существовала поразительная диссоциация — не только нервная, но также эмоциональная и экзистенциальная. Она, впрочем, была вызвана не «подавлением» концепции или аффекта, а являлась следствием разобщения нервов.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});