— А как же с Николаем?
— А что Николай? Николай тоже такой, маху не дает — одну целует, а за другую держится. Ты знаешь, как мы поженились с ним? Тетя привезла меня из Воронежа в Борисоглебск. Она хотела сделать из меня стенографистку. Сказала, что я должна быть секретарем академика. Я поступила на курсы стенографии. А в городе было полно летчиков. Вот я и познакомилась с Николаем, только не с тем, которого ты знаешь, а с другим, — высоким, красивым. Я в него влюбилась. Он тоже влюбился в меня. Мы решили пожениться. Когда была свадьба, к нам в гости пришло много летчиков. Выпили, кричали “горько”, мы с Николаем целовались. Потом стали танцевать. Вот этот Николай, которого ты знаешь, пристает и пристает ко мне. Мы вышли в коридор. Он схватил меня и начал целовать. Тут вдруг вышел мой Николай, жених, увидел нас. Постоял. Потом молча схватил обоих и вытолкнул на улицу. Умора! С тех пор я не видела своего жениха. Ha второй день мы пошли в загс с тем Николаем, которого ты знаешь, а еще через два дня его перевели сюда. А жалко мне того первого Николая. Он был такой большой и сильный.
— Так ты с немецкими офицерами чувствуешь себя счастливой?
— А почему же нет? Они мне вино приносят и кормят, одевают. Чудненько!
— Ты думаешь, что они вечно будут жить здесь?
— Что ты, Клавушка! Я, наоборот, уверена, что их скоро выгонят с нашей земли.
— Ну, и как же ты, поедешь в Германию? С этими немецкими офицерами?
— Что я, с ума сошла, что мне там делать? Останусь здесь. Я еще молодая. Выйду замуж. Я же в политику не вмешиваюсь. Видишь, в гестапо меня не таскают, и в ГПУ не будут таскать. Что же ты думаешь, я выдам какого советского человека? Скажу, что твой муж был коммунистом, летчиком? Дудки! Я — не дура. Можешь быть спокойна. Я в политику не вмешиваюсь. Я устраиваю свою жизнь, как могу. У меня талант. Мне все равно, чья бы власть ни была. Я в политику не вмешиваюсь.
Клава смотрела на Зину, и думала: как мог вырасти такой урод на земле? Это же уму непостижимо!
Пришли два немца: высокий обер-лейтенант из комендатуры, про которого говорила Зина, он назвал себя Эрихом, и обер-лейтенант из гестапо, назвавшийся Зольдом. Зина поставила на стол вино, закуски. Выпили.
Клава посидела минут тридцать и, сославшись на головную боль, поднялась, чтобы уйти. Оделся и Эрих. Он проводил Клаву до дома. Она любезно пригласила его заходить к ней.
Вскоре два мальчика привезли на салазках Клаве от Ксении швейную машину, потом большой ковер и несколько мягких кресел, и Клава стала иметь отличное ателье. Хозяйка дома, Евдокия Федоровна, была очень рада возвращению Клавы. Она во всем помогала своей нареченной внучке, привела к ней первых заказчиц. Потом стали приходить жены полицейских, чиновников городской управы. Они шили себе платья из награбленного материала.
Заказчиков у Клавы было достаточно. Многим она вынуждена была отказывать. Под видом заказчиц собирались и подпольщики, являлись связные.
В сорок втором году, и особенно в сорок третьем, подпольная организация активизировала свою деятельность, и Клава вся отдалась этой опасной, но нужной работе. Она участвовала во многих операциях вместе с партизанами и с боевыми группами железнодорожников, была отличной связной. В этом ей помогали, сами того не замечая, некоторые ее постоянные заказчицы.
Клава сделала платье жене бургомистра.
— Хорошо сшила, — сказала бургомистерша, примеряя платье.
— Очень рада, что угодила вам, — заискивающе ответила Клава.
Бургомистерша о цене не спрашивала. Очевидно было, что она и не собирается платить за работу. Завернув платье, она села на стул с явным намерением поговорить с Клавой, завязать знакомство.
— Вы местная или приезжая? — спросила бургомистерша.
Клава не сразу поняла, к чему начат этот разговор.
— Я жила в Тифлисе. Отсюда уехала еще маленькой, — ответила Клава.
— А шьете давно?
— С малых лет. Училась специально в Тифлисе.
— Видно, хорошая была у тебя учительница, хорошо шьешь, красиво.
— Учительница у меня была первоклассная. Сама она обучалась в Париже, — сказала Клава.
— Ты такая мастерица, и в Германии не пропадешь.
— К чему это вы говорите? — искренне заволновалась Клава.
— А к тому, что девушек скоро будут отправлять в Германию. Конечно, не всех. Которых и здесь оставят.
Клава поняла, что бургомистерша хочет предложить свою защиту и за это получить бесплатную модистку.
— Если бы вы смогли отстоять меня, чтобы не взяли меня в Германию, я бы вам всю жизнь благодарна была, — попросила Клава.
— Что же, это можно. Это дело в наших руках. — Видно было, что бургомистерше хочется похвастаться своим могуществом.
— В ваших руках большая власть, — подзадоривала ее Клава. — Если только можно, будьте добры, защитите меня, а я вам всю жизнь буду шить бесплатно, что только вы захотите, в первую очередь буду делать, — умоляла Клава.
— Ну, что ж, услуга за услугу. Да ты не бойся, дорогая, все сделаю. Никуда тебя не возьмут.
Так у Клавы завязалась дружба с бургомистершей. Вскоре она же достала Клаве пропуск, с которым Клава могла ходить по городу круглые сутки. Клава часто бывала и на квартире бургомистра. Стала шить не только платья для самой бургомистерши, но и обшивать ее трех маленьких дочек.
К Клаве на квартиру каждую субботу приходил всегда печальный обер-лейтенант Эрих. Эти дни посещения Клава установила сама. Сославшись па то, что в обычные дни у нее очень много работы, она приглашала его только по субботам.
— Оошень гут, — сказал Эрих. И он приходил аккуратно, в одно и то же время. Приносил бутылку вина. Выпивал, курил и смотрел на Клаву. Потом, вежливо распрощавшись, уходил, все такой же грустный.
Очень странный этот немец. Он был в немецком мундире, но не вызывал чувства ненависти.
“Загадочный субъект, — думала Клава. — Что у него на уме? Почему он всегда печальный?”
И хотя Клаву вполне устраивало такое отношение к ней немца (ей надо было главное: чтобы в комендатуре знали, что к ней ходит немецкий офицер, чтобы не было подозрений в ее “благонадежности”, хотя за это ей иногда крепко доставалось. Приходилось не только выдерживать осуждающие суровые взгляды соседей, но и изредка слышать, как за ее спиной раздавались намеренно громкие реплики: “Шлюха немецкая. Подлая, ни стыда, ни совести…” Как ни тяжело было Клаве, надо было переносить. Эриха этого она использовала как прикрытие своей нелегальной деятельности), все-таки ей хотелось как-нибудь вызвать Эриха на откровенный разговор, узнать, кто ой, что у него на душе, как он оценивает войну, как относится он к фашистской партии. То, что он не фашист, — Клава в этом почти не сомневалась. Но что он за человек? Какие печальные мысли мучают его?