Читать интересную книгу Золото Ариеля - Элизабет Редферн

Именно в пекарню и направился Нед после того, как расстался с Пэтом. Это здание принадлежало Мэтью; Нед заранее запасся ключом. В помещении было очень холодно, и Нед, едва вошел, сразу же развел огонь в старом очаге, в котором еще оставалось немного угля; еще он зажег сальную свечку, и тени от нее заплясали на облезших стенах, покрытых известкой. Паутина свисала со старых дубовых стропил и с каменных полок на стенах. Когда очаг достаточно нагрелся, Нед положил немного кусков конского навоза из конюшни Черного Петри в тигель, купленный в этот день. Потом налил туда немного вина, позаимствованного в погребе Мэтью, запечатал это пробкой и поместил сверху на очаг. Чтобы вызревало, как говорилось в письме к Ариелю.

«Сначала исходный материал должен быть погружен в spiritus vini, затем выращен в запечатанном сосуде…»

Интересно, подумал он, что сказал бы Пэт. Он, конечно, усомнился бы в здравом уме Неда, почуяв, как запахи, острые и непривычные, наполнили комнату. Он сел на низкую каменную скамью у очага и начал читать «Эликсир Агриппы», почти ничего не понимая. Спустя некоторое время он слегка задремал, согревшись, Варнава спал у его ног, и вдруг резко проснулся от сильного треска — стекло разлетелось на куски.

Нед тихонько выругался, увидев, что тигель взорвался от жара, заляпав при этом подгоревшим навозом старую пекарскую печь и пол вокруг нее.

Он присел на корточки; в помещении стоял запах горелого навоза. Варнава, заинтересовавшись, подошел и лизнул ему руку.

Нед рассеянно потрепал его за ухо и встал. Он вынул из внутреннего кармана письмо к Ариелю и снова просмотрел его при свете единственной свечки. Потом открыл украденную книгу и начал читать.

«Размышляя над нашим Первым Делом, в котором содержится Семя, помни, что ключ к нему состоит в правильном растворении руды в воде, которую философы называют своим Меркурием, или ртутью, или водой жизни…»

Никаких упоминаний о принцах или скорпионах. Только конский навоз в вине.

Он допил остаток вина и захлопнул дверцу печки, сложив туда вонючие осколки. Потом сунул письмо к Ариелю в карман вместе с маленькой книжицей и покинул пекарню, заперев за собой дверь. Он понял, что выпил слишком много, когда вышел в ночь и увидел, что звезды над головой у него кружатся. Но они перестали кружиться, как только он вдохнул холодный воздух и вспомнил Кейт и своего сына, которого так и не видел до сих пор.

Когда Нед подошел к конюшне угольщика, где была его комната, на мгновение сердце у него сильно забилось, потому что кто-то, одетый в черное, стоял в тени у подножья лестницы. Он понимал, что спастись от наблюдателей Нортхэмптона невозможно, но все же слабая надежда у него оставалась.

Потом он увидел, что это Элис, в черном плаще с шерстяным капюшоном, скрывающим ее светлые волосы. Капюшон упал; не поправляя его, она посмотрела на Неда темными глазами.

— У тебя такой вид, будто ты ждал кого-то другого, — сказала она. — Кого-то, кого тебе не хотелось бы видеть. Но я надеюсь, что меня ты рад видеть.

— Элис, — сказал он, — я устал, и уже поздно.

— Ты пил с Пэтом.

Она посмотрела на него оценивающим взглядом.

— За Пэтом нужен глаз да глаз. Это грубый и бешеный человек.

— Только когда ему нужно быть таким, я думаю.

Она нахмурилась.

— Ну да? Как-то ночью, когда Мэта не было дома, Пэт попытался меня изнасиловать.

Нед отпрянул.

— Я в это не верю…

— Это правда. Я стала звать на помощь, и он отступил, прежде чем другие друзья Мэтью не увидели, что происходит. С тех пор Пэт имеет на меня зуб, черт бы его побрал.

— Как странно, — сказал он. — Он хороший человек.

Она рассмеялась.

— Ладно. Он очень, очень хороший друг, с которым хорошо пить, хорошо заниматься музыкой, когда перебрал…

— Элис…

Она взяла его за руку.

— Я думаю, что есть вещи, о которых ты хочешь забыть, — мягко сказала она. — Позволь мне помочь тебе.

И она повела его вверх по лестнице в его комнату.

Когда они вошли, она нашла трут и кремень и зажгла свечу. Потом встала на цыпочки, чтобы поцеловать его, раздвинув ему зубы языком. Он сделал последнюю попытку отстраниться, но она была настойчива, а он очень устал. Он и забыл, как она хороша, когда улыбается. Она отошла на миг, чтобы распустить шнуровку своего платья, и Нед увидел, что под ним надета сорочка из белого батиста, вышитая цветочками кремового цвета. Он восхищенно коснулся рукой тонкой вышивки. Она положила руку ему на руку.

— Это работа моей матери, — пояснила она. — Мать гнула спину за гроши. Один пенни за цветок. Такие у нее были заработки. Один пенни за цветок… Мать надеялась, что у меня будет жизнь получше. Она научила меня читать и писать. Она надеялась сделать из меня леди, но я быстренько поняла, что можно прожить и по-другому. Что мужчин не интересует вышивка и умеешь ли ты читать.

— Элис. Мой брат любит тебя…

— Твой брат, — тихо сказала она, — страшный дурак. Он бросает свое дело. Нед, моя мать умерла в бедности и болезнях. Я все это видела. Я не хочу кончить таким же образом. И не кончу, ей-богу.

Она потянула вниз лиф платья. Цветочки на батисте смялись под тяжестью ее пышных грудей, которые она обхватила руками, чтобы высвободить их из одежды. Соски в неровном свете свечи казались темными и твердыми.

— Элис, — сказал он нетерпеливо, — это нехорошо, уходи, вернись к Мэтью.

Но она протянула руку и коснулась его паха своей прохладной маленькой ладошкой.

— Мэтью ушел до утра.

Она поцеловала его, ее язык снова был у него во рту; она немного отстранилась и продолжала:

— Ты должен забыть о своей Кейт. Она не оставит мужа. Ты знаешь, что не оставит. Хотя она и не счастлива. Он отец ее ребенка. Он кормит и одевает их обоих, он обеспечивает для нее достойную жизнь, чего ты никогда не сможешь сделать, никогда…

Нед принялся трясти ее.

— Откуда ты все это знаешь? Откуда ты знаешь, что она его не оставит?

— Я же сказала — сплетни слуг.

Она пожала плечами.

— В доме, где есть слуги, ничего не удержишь в тайне. Кейт Пелхэм примирится с чем угодно, лишь бы сохранить своего ребенка, лишь бы можно было оплачивать счета врачей…

— Замолчи, — сказал Нед. — Хватит.

— И вправду, — тихо сказала она, и ее губы прижались к его губам, ее руки ласкали его. — Хватит разговоров.

И он сдался.

«Прокаливание — первая стадия алхимии, — вспомнил он вдруг. — До полной темноты».

Она была похотлива, все время придумывала новые способы вызвать у него возбуждение. А после наслаждения, которое было очень пылким, чего она и добивалась, все превратилось в черноту. Особенно когда он вспомнил в темные предрассветные часы, что ему приказано убить человека.

10

У меня в садочке

Расцвели цветочки,

Такой пышный цвет —

Краше в мире нет.

Народная песня (ок. 1440)

Весь следующий день над парком и садами Сент-Джеймского дворца висела ноябрьская дымка, и очертания красного кирпичного дворца Тюдоров мрачно вырисовывались в сумраке. В саду мужского монастыря, к югу от окруженного аркадами двора, на землю падали последние листья платанов. Грачи кричали на голых ветках, и сырой воздух был наполнен запахом гниющих листьев. Дым от костра, разведенного садовниками, поднимался вверх медленной струйкой.

Было четыре часа, и быстро смеркалось, но рабочие все еще сгребали осенний мусор и кидали его на угли. Другие вскапывали и рыхлили землю. Надзирал за работой этих усердных тружеников, расхаживая среди них в своем светлом плаще, некто Стивен Хэмфриз, выглядевший старше своих тридцати лет из-за сутулых плеч и изможденного вида. На нем была старая фетровая шляпа, низко надвинутая на выпуклый лоб. Подойдя к нему ближе, можно было обнаружить над воротником его батистовой рубашки багровый шрам вокруг шеи.

Хэмфриз воевал в Нидерландах, задолго до пребывания там Неда, на стороне голландских мятежников, против их испанских угнетателей. Пять лет назад, при осаде Остенде, испанцы схватили его и подвергли пыткам. Он выжил, но поскольку у него не было возможности вернуться на родину, он несколько лет странствовал по континенту — тихий, одинокий странник, чья непривлекательная внешность не располагала к нему людей. В это-то время он и вернулся к старому увлечению — изучению трав и садовых растений; путешествуя, он встретил много известных знатоков растений и видел редкие виды цветов и фруктовых деревьев. Возвратившись наконец, Хэмфриз нашел работу помощника садовника у графа Шрусбери в его прекрасном доме в Лондоне, на Колман-стрит; а потом летом 1609 года его рекомендовали принцу Генриху.

Каждый день в четыре часа, когда Генрих находился в своей резиденции, принц приходил поговорить с садовником. Сейчас как раз было время его посещения; и Хэмфриз, увидев в быстро сгущающихся сумерках, что молодой престолонаследник приближается в сопровождении свиты, ждал его.