жертву женскому, – шептал он, обращаясь к мнимому оппоненту-мудрецу. – Вот поглядите. Женщине нравятся сорванные цветы. А что такое сорванный цветок? Это никогда не создавшееся семя. А семя – мужское начало. Сразу перед нами возникает жертвоприношение. Сохранившееся же семя, – предаётся Матери-Сырой-Земле, гибнет в ней, но снова прорастает мужским образом стебля, ствола с листьями. И они со временем гибнут, истлевают в Матери-Сырой-Земле, увеличивая её плодородность. Опять жертва. Может быть, таковое предназначение женщины – всюду побуждать жертвенность как таковую. И всё это делается во имя жизни. Мужское есть именно начало, а женское – продолжение. Начало приносится в жертву продолжению. Опыляется пестик, женское продолжение, завязывается плод и появляется семя – новое мужское начало. Семя падает во влажную землю, в женское продолжение, и прорастает опять мужским началом, стеблем, стволом с листьями. Мужское укореняется в женском, оно разветвляется вверх и вниз. Вверху оно питается светом, символом небесного бытия, внизу – влагой, символом земной жизни. Влага Матери-Сырой-Земли течёт по нему, не давая умереть. Так дерево, символизирующее мужское начало, навсегда связано с Матерью-Сырой землёй, символизирующей женское продолжение. Оно в ней прорастает, оно в ней и гибнет. Потому и Ева – жизнь именно в таком её значении, в продолжении. Там – стремление к вечности, но нет её самой. А собственно жизнь, которая всегда возрождается, она символизируется в мужском начале, которое намекает на вечность. Она действительно всегда способна умирать и вновь появляться во времени, потому что её начало исходит из вечности. Вот и в царствии небесном не женятся и не выходят замуж по одной простой причине. Там нет времени, а значит, нет смысла в длительности жизни. Там нет необходимости в продолжении. Там жертвенность сливается с жизнью. Смерть попирает смерть. То, что открыл для нас Иисус Христос. А новые тела людей в царствии небесном, возможно, имеют внешние половые различия, но это всё, вероятно, лишь для памяти о жизни земной. Только для памяти и более ни для чего…
Тем временем хоровод из девиц распался и разошёлся по сторонам. То ли им не понравились суждения язычника-христианина о роли женщин в жизни мужчин, то ли цель была достигнута, и их миссия закончена. Только одна из них недолго повременила, оставаясь подле мужчины.
– Да, – сказала она. – Мужчина всегда легко начинает что-нибудь, но с трудом это продолжает. А женщине тяжко что-либо начинать, но зато охотно она умеет продолжать. Однако холостяцкая жизнь здесь, на земле, где нет вечности, бессмысленна. – Девица говорила ему всё это на ухо, дотронулась до его щеки тёплыми и чуткими пальцами постукала ими всеми поочерёдно. Да удалилась вслед за подругами, оставив лёгкое волнение воздуха от своей волосяной накидки. И ещё она запечатлела в его сознании свой неповторимый образ, что незамедлительно запал на его сердце…
Мирон остановился. К нему вернулось испробованное беспоступочное состояние. Он снова застонал, пытаясь всё-таки отыскать собственное поведение хоть где-нибудь. «Наверное, я пожертвовал им, коль нет его во мне, – смекнул язычник-христианин, – но кому»? Штихеля в кармане свернулись в бухты ремешков. Нити самосознания также смотались в клубок. Мирон стоял, даже не понимая, зачем он стоит и не двигается. Но, заставив себя оглядеться по сторонам и оценив безупречную горизонтальность подножия деревьев, вернул взгляд вперёд себя. Неподалёку замшелость земли различимо вспучилась. «Вот, оказывается, куда привёл меня девичий хоровод», – догадался он. Двинулся поближе и заметил сквозь мох подобие брёвнышек. Домик. Заброшенный уж слишком давным-давно. «Пригодится, – подумалось ему, – неровён час, ночевать тут доведётся». Вошёл, и сходу провалился сквозь сгнивший пол прямо в подполье, оказавшееся вполне себе сухим. Мягкий песочек даже не отдал от себя пыли. «Ух, ты! Хе-хе! Никуда, значит, не деться от предназначенного мне помещения». Темновато. Но когда глаза привыкли к сумраку, он заприметил узкое жерло. «Лаз, что ли»? Он втиснулся туда. Чуть-чуть прополз да понял, что оказался в знакомом помещении: то же зрелище, что из пещерки в жёлтой горе до перемен. Вылез. Оглянулся. Только самой горы уже не было. Он обошёл вокруг невидимой возвышенности, спустился к речке по знакомому песчаному взлобку на пятой точке. Тут вроде всё на месте. Коня только нет. «Значит, действительно потерял», – соглашается он с очевидной участью. Сходу падает в воду, переплывает на тот бережок, выходит, отряхивая воду с непромокаемой одежды… Один поступок вроде бы произвёлся…
14. Направо
Пока бывший гений от ваяния где-то там гуляет, заглянем в известную нам двойную избу-гостиницу-галерею. В «тяни-толкай». Поначалу в галерею, что временно оказалась приютом для двух женщин. Там Татьяна Лукьяновна, задрав вверх востренький подбородок, опустив ракушечкоподобные веки вместе со взглядом, будто смотрит в упор на собственный тонкий нос и медленно вещает младшенькой подружке про льва, саванну, да всякую дурную эволюцию.
Ксениюшка, метая взором по углам, вполуха слушает, не пытаясь быть с ней в согласии. Переставляет вещички. Натыкается на котомку Мирона, да легонько сдвигает её. Та опрокидывается, из неё выпадает округлый камень, величиной с женский кулак. Он катится, падает на пол и раскалывается. Девушка поднимает один осколок. «А, это ж тот, что за пазухой оказался у меня», – догадалась девушка. У неё появился отдельный очаг внимания. Глаза сами собой опустились вниз. В щели межгрудья что-то постукивает и вроде бы томит. Из-за непонятности явления, Ксениюшка делает шумные, долгие выдохи. Чуть-чуть добавилось бы звука определённого тона, тогда вышла бы мелодичная песенка. Расстёгивает блузочку, глядит туда и замечает едва различимую полосочку. Ведёт по ней пальцем, подносит палец к глазам. На нём, – тончайшая пыльца цвета сердца. «От того булыжника осталось», – догадывается она.
В дверь постучались. Ксения, приставив к груди пухленькую кисть руки с разведёнными пальцами до предела, создала на лице мину упрёка.
– Открыто! – вымолвила она, словно простонала.
Входит учёный-эволюционист Денис Геннадиевич. Взгляд его тотчас падает на осколки булыжника. Он подходит и поднимает их. Начинает подкидывать эти предметы да ловить, выдавая способность жонглирования.
– Татьяна Лукьяновна, – говорит он, ссыпая камешки в одну горсть, – Татьяна Лукьяновна, может быть, прогуляемся?
– Ага. Вот видела ваше жонглирование. И наука ваша подобна ему. Только что ведь объясняла нашей Ксениюшке омерзительную дарвиновщину-обмановщину. Впрочем-порочем, давайте погуляем. Вы, небось, сумеете защитить меня от льва, при случае-млучае.
Денис Геннадиевич хихикнул.
– А я понадеялся на вас при таком же эпизоде. Вы ведь оснащены замечательным чародейственным посохом. Он, вероятно, силу имеет на зверей влиять.
– Отлично. Где моя волшебная трость? А, вот она, – атаманша хватает палку античного производства, – пошли.
Денис Геннадьевич кладёт кусочки булыжника на диван, вблизи Ксении. Парочку оставляет у себя. Один из них вертит