Это — и мотив для того, чтобы уже подросшему Адольфу дополнительно собираться с духом при непосредственном переходе к запланированной операции осенью 1905 года.
Очутившись в 1905 году в Шпитале в отсутствии все тех же мальчишек и слегка научившись управляться с собственными страхами, Адольф должен был без особого труда приучить к себе в последующие месяцы всех окрестных дворовых собак: ведь деревенские собаки в большинстве — достаточно дружелюбные и не слишком злобные существа, отзывчивые на внимание и ласку. Понятно, что Адольфу нужно было добиться того, чтобы они ему подчинялись, не поднимали тревоги при его подозрительных действиях и даже, по возможности, служили ему охраной, выдавая своим поведением приближение к дому хозяев или кого-либо еще. Адольф был обязан справиться с этой проблемой — и справился в конце концов.
Совсем не исключено, что в предшествующих блужданиях по улицам Линца Адольф приучал себя «знакомиться» с незнакомыми собаками и учился общаться с ними, но это — только предположение.
При этом его в целом равнодушное отношение к собакам не изменилось — он не делал позднее попыток завести собаку ни в Линце до 1908 года, ни в Вене в 1908–1913 годах, ни в Мюнхене в 1913–1914, хотя это, разумеется, оказывалось в пределах возможного, хотя и не при всех обстоятельствах, сменявшихся вокруг него в те годы.
Тем не менее, общение с собаками в Шпитале, очевидно, многому обучило его. И когда в особый, несомненно несчастливый и тоскливый последующий период его жизни, судьба неожиданно столкнула его с бесхозной собакой, то Гитлер ухватился за возможность подружиться с ней.
Гитлер на фронте усиленно изображал из себя чудака, безвредного для товарищей по окопам, поскольку общаться с однополчанами ему вовсе не хотелось — у него с ними было не больше почвы для общения, чем раньше — с мальчишками-одноклассниками.
Таким он оставался все эти годы — Мазер констатирует: «Из писем Гитлера периода 1905–1918 гг. ясно видно, что писал их человек, страдавший отсутствием контактов и проявлявший внимание к людям только в том случае и до тех пор, пока они были для него полезны и делали то, что он считал правильным. /…/ Он не искал обмена мнениями и не испытывал потребности сомневаться в своих суждениях. Ему нужны были только слушатели, интересующиеся его проблемами и бессловесно внимающие его точке зрения»[660] — понятно, что среди окопной братии найти таковых было мудрено.
Поэтому: «Он по-прежнему оставался чудаком, который часами просиживал в одиночестве на корточках в углу блиндажа. Единственным его настоящим другом на этой войне был британский «перебежчик», белый терьер. Гитлер назвал его «Фоксель». В течение трех лет четвероногий приятель верно служил своему новому хозяину, пока чья-то зависть не положила конец суровому фронтовому братству: «Этот подлец, который украл его у меня, даже не представляет, что он со мной сделал».»[661]
Известна и фотография этого «перебежчика» с хозяином и его двумя однополчанами; Гитлер — с усами a`la Буденный, совершенно несоответствующими его позднейшему общеизвестному облику, — узнать его практически невозможно![662]
Как говорится: собака — лучший друг человека, но плохо, если лучший друг — собака! Гитлер же с этого времени открыл для себя необременительную возможность находить лучшую дружбу именно с собаками. И когда в двадцатые годы он сумел наладить для себя обеспеченный послевоенный быт (сменившийся затем спокойным же организованным непосредственно для него бытом во время Второй Мировой войны), то общение с собаками стало необходимой составной частью его внутреннего мира и окружающей его обстановки — как было и у его отца с пчелами!
Для Гитлера держали целый улей собак — небольшой питомник, которым заведывал специалист — фельдфебель Фриц Торнов.
Общение Гитлера с собаками носило для него сугубо личный, интимный характер (безо всяких намеков с нашей стороны в смысле возможных сексуальных извращений): «Фюрер ужасно злился, если во время игры с собакой его заставали врасплох. Он панически боялся показаться смешным. Его секретарши рассказывали: заметив, что за ним наблюдают, Гитлер тотчас же «грубо» отгонял собаку прочь от себя. Если же животное не повиновалось его воле, он заставлял его почувствовать, что такое плетка».[663]
При этом Гитлер постоянно проигрывал шпитальскую ситуацию 1905–1906 годов, но только наоборот. Он прекрасно понимал и определенным образом болезненно пережил явную измену, которую совершили шпитальские собаки по отношению к собственным хозяевам, а спровоцировал их на нее он сам — юный тогда Адольф Гитлер. Теперь его навязчивой идеей становилось иметь такую собаку, которая никогда, ни при каких обстоятельствах не изменит ему самому, — и страшно переживал, обнаружив, что это не получается абсолютно полностью.
«В собаках Гитлера привлекала возможность полностью подчинить животных своей воле. Однажды врач Фердинанд Зауэрбрух и имперский руководитель прессы Отто Дитрих стали свидетелями припадка бешенства, который случился у фюрера. /…/ Когда врач ожидал в приемной, на него неожиданно бросилась собака фюрера. Ему удалось успокоить животное, и оно в конце концов село возле него, положив лапу ему на колено. В этот момент в комнату вошел Гитлер, увидел происходящее и закричал: «Эта собака была единственным верным мне существом! Что Вы с ней сделали? Я не желаю ее больше видеть! Берите эту дворняжку себе!»»[664] — до практической реализации этого указания дело, конечно, не дошло!
Автор этих строк прочитал множество книг по поведению животных, сам владел более чем десятком собак и около десятка кошек (кавказские овчарки прекрасно уживались с персидскими кошками — сказывалась, вероятно, близость их исторических родин!), был знаком с серьезными специалистами по воспитанию животных. Адольфа Гитлера автор не отнес бы к мастерам данного жанра. Расписанная «измена» Блонди — пустяк, который нужно уметь терпеть, подобно улыбке любимой женщины, адресованной другому мужчине!
Но Гитлер не смог бы себя уберечь и от более серьезных измен, поскольку строил свои взаимоотношения с собаками на дрессировке, а не на воспитании любви. Последнее тоже практиковалось им, но это была типичная любовь по расчету, основанная на пищевом поведении — Гитлеру явно не были доступны более высокие материи, по крайней мере — в отношении собак; понятно, чем он взял шпитальских собачонок!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});