горницу, вытер покатый лоб, покрытый испариной.
— Что узнал? — нетерпеливо справил Шарапов.
— Уезжает в Нохтуйск.
— Кто?
— Комиссар.
— Не ори, не глухой. Как узнал?
— Спросил у самого.
— У самого?!
— Прихожу, значит, к нему домой и спрашиваю: «Где брат, Алешка? Который день домой носа не кажет?» — «Наверно, в ревкоме. Идем вместе, мне как раз туда».
— И ты пошел?
— Пошел. По дороге стал расспрашивать.
— О чем?
— Ладим ли мы с братом. Ссоримся ли. Говорю: «А мы с ним душа в душу…»
— Молодец, — похвалил купец, а про себя подумал: «А ты не так уж и прост. А поглядишь на тебя — дурак дураком».
— Отец, говорит, не обижает?
«Куда метнул! — подумал Шарапов. — И этого хочет с отцом рассорить».
— Еще спрашивал что?
— Тебя кто, говорит, ко мне послал?
— Так и спросил? — У Шарапова все похолодело внутри. — Ты что сказал?
— Говорю… говорю: «Тятя послали. Им тоже на ту сторону ехать. Может, подвезете его?..»
— А он что?
— Посмотрел на меня и говорит: «Если отцу твоему в Нохтуйск, то нам по пути. Могу подвезти».
— Не нужно было отца впутывать. Сказал бы: «Сам еду». — Шарапов нахмурил лоб. — Послушай, Никита, поезжай с комиссаром в Нохтуйск. Будто по делу. Скажешь: «Должен был отец поехать, да приболел малость. Меня заместо себя послал». А зачем — что-нибудь придумаешь.
— Ладно.
— Когда приедете в Нохтуйск, враз исчезни. Но с комиссара глаз не спускай. Чтобы он там ни делал, о чем бы ни говорил с людьми — все мотай на ус. Делай все незаметно.
…А спустя два дня Шарапов послал в Якутск Петухова, чтобы тот разузнал о заговоре, который, по слухам, готовится в городе. Шарапову не терпелось примкнуть к заговорщикам и свести счеты с теми, кто лишил его богатства.
Купец велел Петухову облачиться в крестьянскую одежду, какую носят в верхнеленских улусах, снабдил его золотыми «империалами» и в сумерках проводил к лодке.
До Анняха Петухов должен был добираться на лодке, чтобы сбить с толку любопытных. А там пересесть на пароход — в Якутск.
— Бросьте эту свою привычку: «Слушаюсь», «Будет исполнено-с», — предупредил Петухова Шарапов. — Дураку ясно, что бывший полицейский. И вообще будте осторожны. Вы в Якутске разыскиваете сына. Документы и деньги у вас уворовали по дороге. Фамилия ваша Гусев Иван Павлович, Работали в Бодайбо на приисках.
Петухов удивлялся, к чему такие предосторожности. Кому какое дело, куда и зачем он едет? Мало ли людей разъезжает?
С противоположного берега навстречу шла лодка. Еще не видя ее, Петухов определил это по всплеску весел. В ночной тиши редкие звуки были особенно явственны и выразительны. Петухов взял правей, чтобы избежать нежелательной встречи. Откуда было ему знать, что плывет мимо другой посланец Шарапова, возвращающийся из Нохтуйска.
Сын Серкина пришел к купцу, когда семья уже отужинала и готовилась ко сну. Гостя напоили чаем.
Новости, которые привез Никита, ничем не удивили. В Нохтуйске произошло то же, что и в Маче. Богача Барсукова и его сына лишили права голоса. Эта участь постигла и князька Трофима, волостного старшину Ильина и отца Сергия.
Шарапову говорили, будто Барсуков радовался, когда узнал, что мачинского купца лишили права голоса. Они враждовали между собой и не упускали случая насолить друг другу. Но сейчас купец от души посочувствовал своему недругу.
«Сживают со света всех имущих, не смотрят, русский ты или якут, — подумал он. — Ну, комиссар, врагов у тебя становится все больше! Ой, не сдобровать тебе и твоей советской власти!»
Купец дал Серкину пятирублевую монету и, приказав держать язык за зубами, выпроводил за ворота.
Комиссар вернулся в Мачу через несколько дней. Вечером пошел за село на гулянку. И опять Шарапов, стоя у ворот, услышал новую песню, которою распевал Алешка Серкин:
Прочь ушли нужда и берды,
Время стужи — время зла.
Химначиту[25] страх неведом,
Коль весна пришла.
И грустить ему не надо,
Коль пришла весна-отрада!
Мироеды, кровопийцы —
Кулаки, купцы, тойоны!
Вам теперь не поживиться,
Не услышать тяжких стонов, —
Вслед за стужей ваша власть
Восвояси убралась.
Бедняку грустить не надо,
Ведь пришла весна-отрада!
Разозлившийся купец вошел в дом и спросил, где Настя.
— Ушла на гулянку, — сердито ответила Василиса, громко стуча посудой.
VII
В Нохтуйске сходка прошла спокойней, чем в Маче. За лишение избирательных прав местных богачей крестьяне проголосовали единогласно, но когда дело коснулось отца Сергия, многие верующие не подняли рук.
Председатель нового ревкома Сидор Керемяс, сухощавый пожилой человек с громким, басовитым голосом, спросил у Семенчика совета, как быть с народной лавкой в Нохтуйске. У них нет купца, вроде Шарапова, а открывать продовольственную лавку нет смысле. У каждого есть свое мясо и масло.
Семенчику понравился председатель Нохтуйского ревкома: разбитной, беспокойный и понимает что к чему. Сидор раньше работал на приисках, а вернувшись домой, подался в ямщики.
— А если мы мачинцам дадим мяса и масла, они нам в обмен товаров? — спросил Сидор. — У Шарапова там, наверно, склады трещат.
Семенчик знал, что в Маче, в шараповских складах, вдоволь и мяса, и масла. Но нохтуйцам нелегко переправляться через широкую реку за ситцем на рубашку, за чаем на одну заварку, за табаком на одну трубку. Все это надо иметь у себя под боком.
— Для Советской власти все трудящиеся равны, — ответил Семенчик. — Обо всех она заботится одинаково. Завтра посылайте на ту сторону лодки. Конечно, мачинцы с вами поделятся.
Слова комиссара были встречены настоящим ликованием. В Нохтуйске только и разговоров было, что о новой лавке, где будет все.
Барсукова тоже взбудоражила эта новость. Он весь кипел от злости и все думал, как бы помешать открыть лавку. Чтобы предупредить Шарапова о затее комиссара и выведать, что намерен предпринять мачинский купец, Барсуков послал к нему сына Василия, двадцатитрехлетнего парня огромного роста. Тот, хотя и был малограмотным, состоял при отце делопроизводителем. Кое-как производил записи и неплохо считал.
— Скажи Шарапову, что зла на него не помню, — наставлял Барсуков сына. — Что было, то сплыло. А несчастье у нас общее.
Вражда между Шараповым и Барсуковым началась в 1913 году. Ямская гоньба принадлежала нохтуйскому богачу. Но внезапно разбогатевший Шарапов ни с того ни с сего влез в торг за нее. Ямской тракт всегда проходил по левому берегу реки, а Мача — правобережная деревня. Мачинец нарушил старый порядок. Правда, выторговав ямскую гоньбу, Шарапов срубил в