— Нет.
— Главное, Мерлин сказал, что тогда мои усилия увенчаются успехом, понимаешь? Увенчаются успехом! Это сам Мерлин предсказал!
— Нет.
— Ты не имеешь никакого права меня удерживать! — Я безуспешно пыталась разжать железные пальцы.
— Уже имею! Забыла? Имею право, как связанный с тобой брачными клятвами.
Я перестала вырываться.
— А я сейчас дам королевское слово. Слово принцессы Аннмории. Что не прощу тебя никогда, если не подпустишь к могилам родителей.
Он отшатнулся и рявкнул:
— Данимира, прекрати! Ты ведёшь себя как ребёнок. Ещё неизвестно, что это за могилы…
— Вот и узнаем. И да, я веду себя как ребёнок. С родителями которого произошло что-то… неизвестное и страшное.
— Предлагаешь мне стоять и смотреть, как ты рук лишаешься? — зло осведомился Кайлеан.
— Милый… — сказала я и погладила его по щеке. — Ты ведь будешь любить меня и без рук, правда? — Хватка ослабла, и я по одному разжала его пальцы. — Я сейчас разберусь с этой крапивой, и тогда ты сможешь меня обезболить. С помощью магии. Как сегодня ночью.
— Сравнила, — буркнул он. — Данимира, давай вернёмся в посёлок.
— Ну, сделаешь это не так эротично. И помни — Мерлин предсказал, что всё должно получиться.
Я всегда без колебаний прыгала в холодную воду. И сейчас не стала медлить. Просто подошла, схватила ближайший стебель и дёрнула вверх. Как ни странно, растение поддалось, мне удалось выдернуть его из земли, оборвав корни. В земле образовалась ямка, новый стебель как раньше не вырос. Но появилось ощущение, будто я сунула руку в костёр и продолжаю держать её там. Я повернулась к Кайлеану, помахала выдернутым стеблем и оскалилась в улыбке. Хотелось крикнуть ему, что мне совсем не больно, но боль была такая, что я забыла, как произносятся слова.
Затем я позабыла свою сущность. После полудюжины стеблей боль перестала существовать отдельно от меня. Я и была сама боль. И самой главной задачей стало принуждать постороннее тело рядом выпалывать крапиву. Зачем это надо — я не помнила. Но тело хватало и тянуло, и дёргало вверх, и гора изломанных, убитых стеблей рядом росла… а потом тот, кто был сильней, оттащил тело от полностью обнажившихся трёх могил и странно знакомый голос сказал:
— Всё-всё-всё… остановись… ты сделала это, теперь мой черёд…
И боль не ушла навсегда, но затаилась; я обняла сильного человека, просунув оживающие руки под куртку… и обнаружила, что его футболка мокрая, хоть выжимай, а сам он дрожит… Кайлеана трясло.
— В следующий раз, Данимира, можешь давать хоть сто королевских слов подряд… — шипел Кайлеан, — только давать ты будешь их мысленно. Потому что я суну тебе кляп в рот, свяжу и отправлю в безопасное место. А выпущу только тогда, когда блажь уйдёт из твоей головы. И можешь подавиться своими принцесскими словами, я всё равно так и сделаю.
— К-корни… корни остались… — клацая зубами, выговорила я. — Обрывались… никак…
— Всё корни, сдохли без верхушек, успокойся.
— Родители… Теперь ты их поднимешь?
— На счёт раз.
— Тогда начинай считать. — Я отстранилась.
Кайлеан исподлобья уставился на могилы, и земля вспухла. Надгробия зашатались и отлетели набок. Пласты земли и песка полезли изнутри, и наконец три гроба показались из земли.
— Закрой глаза, — велел Кайлеан и, видимо уже не надеясь на мой здравый смысл, сам закрыл мне глаза ладонью.
А я и не сопротивлялась. Только теперь меня охватил такой ужас, какого я не испытывала даже во время моего жертвоприношения.
Послышался треск — это отлетели крышки гробов.
Я зажмурилась крепче.
После недолгого молчания Кайлеан удовлетворённо произнёс:
— Ага.
И у меня будто камень с души свалился. Такое «ага» никак не могло относиться к папе и маме.
Я осторожно сдвинула ладонь Кайлеана ниже и взглянула.
Среди разваленных груд земли стоймя стояли три гроба, а в них — три фигуры в человеческий рост… три чучела из набитой джутовой мешковины.
Глаза-пуговицы… рты, обозначенные мазками алой помады… и знакомая одежда.
Чучело из среднего гроба — с волосами из спутанной медной проволоки — было облачено в папины джинсы и папин любимый домашний свитер, а на шее болтался расписанный вручную галстук — солнце, синее небо, зеленовато-голубая вода, собор Святого Марка… Я сама подарила этот галстук папе… и какие чудесные воспоминания были связаны с полоской яркого шёлка!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
… Мне было десять, мама везла для консультации в венецианскую Марчиану одну из латинских рукописей, хранившихся в нашем Спецхране, и решила взять меня с собой. В самолёте пожилая дама, мамина коллега из Москвы, узнавшая, что я первый раз лечу в Венецию, нараспев прочла мне строки: «Золотая голубятня у воды, ласковой и млеюще-зеленой; заметает ветерок соленый черных лодок узкие следы. Сколько нежных, странных лиц в толпе. В каждой лавке яркие игрушки: с книгой лев на вышитой подушке, с книгой лев на мраморном столбе…»
Я была очарована волшебным городом и очень жалела оставшегося дома папу, поэтому, когда увидала в сувенирной лавке широкий яркий галстук, сразу поняла, что привезу папе этот кусочек счастья. Повзрослев, я оценила терпение отца — наверное, с месяц после поездки я каждое утро торжественно повязывала венецианский галстук на его шею и отправляла в таком виде на работу… и ведь папа носил его… по крайней мере, вечером он возвращался в том же виде… А теперь кто-то использовал светлые воспоминания для своих чёрных дел.
Я подошла ближе.
Правое чучело красовалось в одном из маминых летних платьев, длинная выбеленная пряжа разметалась по его плечам… и мамино ожерелье из лунного камня я сразу узнала…
Левое чучело, надо полагать, символизировало мою персону. Голубые джинсы могли быть чьими угодно, но дизайнерскую белую футболку с чёрным силуэтом танцующей монахини я привезла в питерскую квартиру и носила всё лето перед поступлением.
Стало быть, кто-то забрал её и привёз в Оленегорск…
Джутовое лицо с двумя крупными серебряными пуговицами обрамляли длинные уши какой-то странной шапки, смётанной на живую нитку из кусков светлой нестриженой овчины… кажется, это был коврик, лежавший на кресле в нашей гостиной…
Исполнение носило печать небрежности… притом сходство, бесспорно, присутствовало. Чучела слепо таращились на нас. Я скривилась в гримасе — кто-то ходил по нашему дому, по-хозяйски рылся в вещах, брал, всё, что хотел, для своих извращённых идей… тем не менее, я с облегчением осознавала, что могло быть неизмеримо хуже.
— Просто дурацкие куклы… пусть лучше так… — сказала я, обернувшись к Кайлеану. — Но к чему всё это?
Он тоже подошёл.
— Наверняка к тому, что на мнимых похоронах присутствовали маги. На тот момент в муляжи вложили мощный заряд магии, позволяющий имитировать реальных людей, а после… после взошла крапива.
— Это же означает, что папа с мамой живы?
— Произведённые манипуляции указывают на то, что твоих родителей не собирались уничтожать. По крайней мере, на тот момент.
Уточнение болезненно царапнуло меня по сердцу.
— Что нам теперь делать?
Кайлеан как-то злорадно усмехнулся.
— Видишь вон те бурые отметины? На галстуке, и по подолу платья? И на твоей футболке есть пятно, хотя на чёрном незаметно.
Я, придвинувшись, вгляделась.
— Это кровь?!
Он вновь усмехнулся:
— Это большая ошибка того, кто устроил спектакль. Кровь усилила иллюзию… но засохшая кровь — мёртвая кровь, рабочий инструмент некроманта. Она скажет мне, где искать.
При словах «мёртвая кровь» по лицу Кайлеана внезапно пробежала полуулыбка-полусудорога, и тон был такой… предвкушающий, что у меня мурашки по спине пробежали, но я строго напомнила себе, что это мой выбор. Бачили очи… и всё такое.
Дальнейшие слова Кайлеана отвлекли меня от сторонних мыслей.
— Кстати, здесь, — он небрежным кивком указал на чучела, — магия женская.
Я встрепенулась:
— То есть, это не Мортен проделал?