“Мой Брат, Ваше Императорское Величество, прислали мне чудных лошадей, за что спешу принести Вам мою благодарность”.
“Англичане сильно страдают от присоединения Голландии и от моего приказания, занять порты Мекленбурга и Пруссии. В Лондоне каждую неделю происходят банкротства, приводя Сити в замешательство. Фабрики стоят без работы; магазины завалены товаром. Я только что приказал забрать во Франкфурте и Швейцарии громадное количество английских и колониальных товаров. Шестьсот английских судов, скитавшихся в Балтийском море, не были приняты ни в Мекленбурге, ни в Пруссии и направились к владениям Вашего Величества. Если вы примете их, война затянется; если же задержите и конфискуете их груз, – тогда ли, когда суда будут в ваших гаванях, или же когда товары будут уже свезены на берег, – удар нанесенный Англии, будет ужасен. Все эти товары принадлежат англичанам. Мир или продолжение войны в руках Вашего Величества. Вы желаете и должны желать мира. Ваше Величество может быть уверенным, что мы добьемся мира, если вы конфискуете эти шестьсот судов и их груз. Какими бы бумагами они ни были снабжены, под каким бы именем ни скрывались – французским, немецким, испанским, датским, русским, – Ваше Величество может быть уверен, что они принадлежат англичанам”.
“Граф Чернышев, который возвращается к Вашему Величеству, отлично держал себя здесь”.
“Мне остается только просить Ваше Величество всегда рассчитывать на мои неизменные к вам чувства, которых не могут поколебать ни время, ни события”.
Кроме изложенной в этом письме просьбы, Чернышеву поручено было передать на словах еще другую, которую Коленкуру предписывалось поддерживать всеми силами. Дело шло о Швеции. За несколько дней до этого недовольство Наполеона Швецией снова усилилось. Дело в том, что стокгольмский кабинет только делал вид, что желает исполнять принятые на себя обязательства. Он все время изобретал предлоги не прерывать сношения с англичанами и просил отсрочки. Правда, Наполеон надеялся, что Бернадот, по приезде в Стокгольм, сдержит слово и заставит объявить войну англичанам, но, вместе с тем, чтобы сломить сопротивление Швеции, он искал и другие средства воздействия на нее. Он сделал посланнику Швеции жестокую сцену. Его выкрики доносились до соседних комнат, так что дежурные офицеры, находившиеся рядом с кабинетом императора, сочли нужным из скромности удалиться. “Швеция, – говорил он барону Лагельбиельке, сделала мне в этом году зла больше, чем пять коалиций, с которыми я справился. Она одна, что ли хочет служить складом, откуда все английские и колониальные товары могут найти свободный доступ на континент? – Ну, нет! Если бы даже появился новый Карл XII и стал лагерем на высотах Монмартра, он не добился бы этого от меня.[625] Его гнев был непритворным, но, прежде всего, тут был расчет. Император высказывал свою угрозу в такой резкой форме, потому, что не был в состоянии нанести Швеции удара, так как, в силу своей отдаленности и своего почти островного положения она была недоступна для нас, вне нашего нападения. Но ведь есть косвенный путь добраться до нее. Ведь наш союзник, владения которого прилегают к Швеции, может оказать на ее решения спасительное давление. Одно слово царя, в котором Швеция почувствовала бы возможность вооруженного вмешательства, одно данное царем предостережение, за которым бы можно было предвидеть вторжение русских войск, сделало бы гораздо больше, чем все свирепые слова Франции. Слово царя придало бы силу и значение словам Наполеона. Наполеон мог только свирепствовать, но важно было не это: вся суть была в том, чтобы Россия стала в угрожающую позу. Поэтому император решил просить Александра, чтобы он обратился к правительству короля Карла XIII с строгим внушением, чтобы он напомнил ему о его обязанностях, потребовал бы войны с англичанами а, главным образом, конфискации сваленных в доках Готенбурга колониальных товаров. Возвращаясь, таким образом, к намеченному в Тильзите плану, Наполеон старается воспользоваться Россией для того, чтобы оказать давление на весь Север, чтобы возбранить англичанам туда доступ, закрыть их торговле последние места сбыта и быстро довести их до унизительной капитуляции, “В настоящее время, писал Шампаньи Коленкуру, это единственный предмет его политики. Успех его последних мер заставляет его придавать громадную цену тому, чтобы они всюду применялись, и, притом, настойчиво и строго, до тех пор, пока, они не приведут к желаемой цели – миру”.[626]
II
Есть основание думать, что наши просьбы не повлияли на императора Александра в желаемом смысле и не изменили его дальнейшего поведения. Мнение его уже установилось, и решения были приняты. Он признавал обязательства, вытекавшие из заключенного в Тильзите договора и из войны с Англией, т. е. изгнание кораблей бесспорно английского происхождения; он не спорил против этого; более или менее добросовестно исполнял эти постановления, но и cлышать не хотел о том, чтобы подчиниться мерам, которые Наполеон опубликовал в простом декрете о нейтральных судах и не признавал за ним права предписывать законы всей Европе.
Сверх того, хотя Наполеон и был прав, утверждая, что почти все нейтральные суда и плавали за счет Англии и что единственным средством добраться до врага было нанести ему удар в лице его самых полезных сотрудников, но своими поступками он ослабил значение своих доводов. Считая себя вправе запрещать другим поддерживать даже косвенные торговые сношения с Англией, он, в интересах французского народа, не лишал себя возможности заключать непосредственно с нею некоторые торговые сделки. Французские суда, снабженные особыми разрешениями, возили на Британские острова продукты нашего земледелия и нашей промышленности. В обмен они привозили некоторые колониальные товары, без которых Франции трудно было обойтись. Недавно одно из судов с таким разрешением было в русском порту. Таким образом, русское правительство получило доказательство существования разрешенной Наполеоном противозаконной торговли и накрыло императора в нарушении его собственных постановлений.
Правда, Наполеон, мог ответить, что он никогда не запрещал своим северным союзникам пользоваться особыми разрешениями, что он даже советовал это, что дозволенная, таким образом, торговля, завися исключительно от доброй воли государей, могла быть использована ими, как средство помочь их подданным пережить трудное время, не облегчая в значительной степени тяжелого положения врага, тогда, как наплыв нейтральных судов в русские порты, в том виде, как это подготовлялось, сводило почти к нулю результаты блокады. Правда и то, что, когда в 1807 г. император Александр сразу порвал прямые сношения с Англией и закрыл произведениям России главный их рынок, он наложил на своих подданных не менее неожиданную и гораздо более тяжелую жертву, чем дополнительные строгие меры, о которых просили его теперь. Но то было в 1807 г. Тогда он горел желанием угодить Наполеону, верил в благотворное влияние союза и ждал от него сказочных результатов. Не будучи, подобно другим государям, в тисках Наполеона, он подчинился его нравственному авторитету. В конце 1810 г., когда он разочаровался в союзе, когда познал, какие тернии и опасности таит он в себе; когда он готов был отказаться от некоторой части приобретенных благодаря союзу выгод и даже собирался наградить Австрию частью княжеств, он уже не хотел, ради чужого ему интереса, усугублять страдания своего народа и запрещать ему вести торговлю с Англией. Сверх того, теперь он не хотел гибели англичан, видя в их сопротивлении последнюю гарантию против окончательного порабощения Европы, и его отказ, хотя он и объяснял его причинами частного и экономического характера, обусловливался, главным образом, соображениями высшей политики. Императоры разошлись в способах действий потому, что преследовали разные цели. Их разномыслие по вопросу о блокаде только вызвало наружу давно существующий антагонизм. В истории их ссоры разлад по поводу блокады являлся следствием, а не причиной их дурных отношений; он был результатом давно прекратившейся между ними дружбы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});