И только когда поставил сумку у кровати — вспомнил, что у мелкого сегодня день полного отдыха, и он должен быть здесь, в каюте.
До рынды я успел побывать у Гренделя, у Рады, в кают-компании и в лазарете. Но единственным, кто хоть что-то знал, оказался Блич. Он сообщил, что предыдущую ночь Нор провел в лазарете, на одной из пустых коек. В восемь утра ушел, и его никто больше не видел. Коридоры пустовали — люди разошлись по каютам, намечался очень ранний подъем, — и я побежал назад, надеясь, что Нор уже дома.
А его опять не было. И тогда я очень четко понял: Нор ушел наверх и остался там. Конечно, он был в своем праве — после моей вчерашней пьяной выходки. Наверху Нора ждала мама, ждал младший брат. О Свенсоне я старался не думать, хотя получалось плохо. Наверняка Нор решил провести последнюю ночь на Корабле со своими близкими — он ведь был уверен, что я и сегодня напьюсь. А кому нужен пьяный дурак, болтающий всякую чушь, не способный даже расшнуровать ботинки и лечь спать по-человечески, не в грязной одежде?
От отчаяния мне хотелось заорать и разломать что-нибудь, разбить, разнести вдребезги. Опомнился, только когда под моим кулаком хрустнул и прогнулся столик.
Действительно дурак, даже трезвый. Не умею сдерживать эмоции, не умею контролировать себя, ничего не умею, кроме как обижать и задевать близких мне людей. И прощения просить тоже не умею, хотя за двадцать пять лет стоило научиться этому в первую очередь. Мы могли бы сегодня провести ночь вместе, занимаясь любовью и думая о будущем, а вместо этого — по моей вине — опять оказались на разных уровнях. Только теперь я совершенно не представлял, где искать Нора.
Уснуть я так и не смог. То мотался по каюте от стенки к стенке, воображая себе приключившиеся с Нором несчастья. То падал на кровать, убеждая себя, что с ним все в порядке, он просто обиделся и спит где-нибудь, решив меня проучить. То садился к столу и наливал себе воды в тщетной надежде успокоить разыгравшееся воображение, упорно подсовывающее мне одну и ту же картинку — Свенсона в обнимку с Нором.
Когда вместе с первыми склянками раздалась сирена подъема, ни думать, ни пугаться, ни ревновать сил у меня уже не осталось. Я хотел только одного: увидеть перед стартом Нора и убедиться, что с ним все в порядке.
В столовой Тамир, Лина и несколько добровольцев из кланов раздавали всем термосы с жидким шоколадом и укрепляющим бульоном. Наверх кланы должны были подниматься группами, мы все еще два дня назад получили списки с точно обозначенным временем посадки в лифт. Наша с Нором очередь была в самом конце, и я потратил больше двух часов на беготню по нижним уровням в попытках его найти. Ко вторым полуночным склянкам я убедился, что Нора никто не видел. Каролина обмолвилась, что вчера утром он поднялся вместе с ее группой наверх, и я окончательно уверился в том, что из Дансити Нор не спускался.
И все же я вернулся в каюту. Даже не знаю, почему я все еще надеялся, что он где-то внизу и перед подъемом придет сюда. Сумка с нашими вещами стояла у кровати, я поднял ее, устроил у себя на коленях и уткнулся в нее лбом, слушая равномерное тиканье метронома из динамика громкой связи.
Уснуть я не боялся — каждую четверть часа объявляли номер группы, которая должна была готовиться к посадке в лифт, и время начала подъема. Нас внизу жило чуть больше двух тысяч, за час наверх отправлялось где-то по пятьсот человек — к восьми Даунтаун должен был окончательно опустеть. Уходили кланами, чтобы никто случайно не оказался забыт, но, на мой взгляд, это была совершенно лишняя предосторожность. Разве что кого-то намеренно оглушат и запрут в каюте или где-то еще. Что скрывать, в Даунтауне хватало мерзавцев, способных на подобное. Собственно, потому я и бегал по уровням — в попытке нащупать ментальный отклик Нора, если вдруг он попался Марципану или кому-то из Реттисси.
В восемь утра назвали номер моей группы. Я встал, повесил на плечо сумку, прицепил на запястье радарчик Нора. Не потому, что он мог мне понадобиться — просто это была вещь, напоминающая мне о нем. Больше у меня все равно ничего не оставалось.
В дверях я задержался, оглянулся. Свет в каюте оставался тусклым, ночным, но все равно можно было разглядеть смятую постель, серый экран визора в изножье кровати, забытую миску на столе. Мой дом — единственный дом, который я знал и с которым прощался навсегда. Горло перехватило, и я торопливо отвернулся.
Можно было не закрывать дверь — сюда уже никто больше не придет. Но я все же задвинул створку и дождался мягкого щелчка замка.
86
Вообще, я собирался встать пораньше, чтобы поймать Вена перед уходом на работу — проверить, как он себя чувствует. Но проспал все на свете. Разбудил меня Блич, пришедший в лазарет утром.
— А ты здесь почему?
— Нору подменял, — ответил я, зевая. — Помог немного, а потом остался дежурить… Сколько времени?
— Восемь, — ответил Блич, и меня подкинуло с койки.
— Как восемь? Уже?!
Короче, собираться пришлось стремительно, в лучших курсантских традициях, а потом буквально бежать, иначе я опоздал бы на лифт. А подниматься в Скайпол по шахте… Нет, на такой подвиг в одиночку я не способен. Даже ради мамы.
Воспоминание о том, как Вен это сделал ради меня, отдалось теплой волной, прокатившейся по всему телу. Надо будет сказать дылде, что я на него не злюсь. А чтобы больше не пил, научить его расслабляться как-нибудь по-другому. С помощью меня, например… Тут меня опять накрыло воспоминанием, чем обычно заканчиваются наши сеансы лечения, и я опустил глаза в пол.
— Ты чего так раскраснелся? — спросил Гордон.
Мы с ним познакомились в свое время в Школе и даже несколько раз болтали, так что когда Линч обнаружил, что меня спокойно принимают теперь наверху, без стеснения возобновил знакомство, однажды заговорив со мной во время подъема. Было очевидно, что он умирал от любопытства. В конце концов, Гордон каждый день поднимал и спускал в лифте мутантов, и ему ужасно хотелось узнать, что это за создания. Несколько раз я замечал, как он украдкой щупает кусочек чьей-нибудь одежды или пристально изучает лицо. Конечно, по меркам Скайпола подобное выглядело неприлично — так открыто демонстрировать свой интерес. Но с нижними Линч не слишком стеснялся. По-моему, он был совершенно заворожен людьми, которые живут внизу, и тем, насколько действительность отличается от россказней Полиса.
— Жарко, — ответил я, демонстративно помахав на себя рукой.
В кабине и правда было жарковато, хотя теперь, когда основная работа закончилась, в смену выходили не шестьдесят, а только двадцать пять человек, и сегодня в лифте при желании можно было даже танцевать.
— Завтра тоже ты будешь дежурить? — спросил я.
— Не только. Подъем начнется часов с четырех утра, не позднее — старт ведь приурочен к третьим склянкам.
— А как люди будут знать, куда идти? Ведь далеко не все в курсе, где находятся шлюпочные шлюзы.
— Так уже все решено. На выходе в Полис будут стоять офицеры, принимать приехавших и распределять в шлюпки по спискам. Чтобы никого не потерять. Наши вчера полдня стрелочки в коридорах рисовали. Разноцветные. По ним люди и пойдут. Ничего, все погрузимся… Слушай, а все-таки странно, да? — у Гордона даже тон изменился. — Вот жили-жили, а теперь…
Тут лифт остановился, и я, кивнув в знак понимания — мол, да, странно, и не говори, — выскочил вслед за остальными наружу. О всяких странностях и о тоске по тому, что, вроде, еще никуда не ушло, а ты уже начинаешь по нему скучать и чувствовать себя неуверенно, я лучше с Веном рассуждать буду, чем с веснушчатым Линчем. Оно мне как-то приятнее. А сейчас побыстрее бы у мамы с делами управиться — и домой.
Во флате я сразу понял, что побыстрее не получится: оказывается, мама даже не начинала укладывать вещи.
— Не могу, — призналась она. — Все из рук валится.
— Волнуешься? — понимающе спросил я.
— Немного. Страшно, конечно, все бросать, а взамен получить неизвестность… Но, главное, Крис пропал.