он уже и партийный[2]…
Как мне было известно, из своих бывших врагов Слащёв больше всех уважал Нестора Ивановича Махно и больше всех презирал «чубатых шароварников» любых подвидов.
— … Разве, не гнида?
— Гнида, да ещё и какая — «жовто-блакыдная». Хахаха!
— Хахаха!
Одно мне ни черта непонятно:
— Военспецов, прослуживших в РККА с 1918 года — увольняют одного за другим, по малейшему поводу и без оного. А этого, с такой «биографией» — назначают на довольно высокую и главное — ответственную должность… Ведь, он в Военной академии учит будущих командиров Красной Армии высшего(!) звена! Учит их тактике и преподаёт им историю Гражданской войны — что тоже немаловажно. Почему?
Пожимает плечами, как о чём-то — само-собой разумеющимся:
— Должно быть, он чей-то протеже. Такое сплошь и рядом было в Императорской армии, видать перешло и на «пролетарскую».
Понятно, чей он «протеже» — бездарно-гениального блядуна Михаила Тухачевского.
И понятно, чего Какурин и ему подобные перевёртыши — «напреподавали» красным командирам, что немцы их сцанными тряпками — аж до самой Волги-Матушки гнали.
Хорошо, ещё — не до Урала!
Долго ли, коротко — приходит телеграмма-молния:
«Стрелка забита зпт срочно приезжай Тамбов тчк Ипполит тчк».
Схватил в руки дежурный саквояжник, поцеловал на дорожку свою Королеву и в тот же вечер выехал на поезде в Тамбов.
* * *
Приехал через сутки в этот довольно скучно-грязно-деревянно-провинциальный городишко, хоть и центр губернии. Да, в принципе в «потерянной» России — почитай все города такие, не исключая и Москвы — производящей впечатление большой деревни с «белокаменным» Кремлём и куском Европы посередине.
Встретился со своим порученцем на до сих пор ушатаном разрухой железнодорожном вокзале и, перекусив да передохнув с дороги, после полудня отправились вместе с ним на нанятом извозчике куда-то на окраину. Там, на отшибе стоял обнесённый высоким забором шикарнейший «терем» — рубленный из цельных «в обхват» брёвен, под железной, крашенной в зелёное крышей…
Подле него и остановились:
— Тттпппру, шалая! Приехали, граждане — добро пожаловать на «корабль»: заходи — не бойся, выходи — не плачь.
«Корабль», это как мне ведомо — община скопцов, «кормчий» — её глава, а «богородица» — хозяйка.
Кулаки зачесались дать извозчику в ехидное рыло, но пока решался-раздумывал — тот получив расчёт, насмешливо-понимающе подмигнул и был таков. Ладно, обратно добираться — найдём на чём… Лишь бы выбраться и желательно в целосности.
— Подержите мой портфель, Ипполит Степанович.
Стучаться-входить в свежеокрашенные ворота особо не тороплюсь.
Наконец, тщательно изучив в карманное зеркальце свою «закамуфлированную» морду — нет ли изъяна и, поправив накладные усики, даю «предполётный инструктаж»:
— Внутрь дома ни в коем случае не заходите — как бы Вас не приглашали, Ипполит Степанович и что бы ни обещали! Ждите меня во дворе…
— Понял, — внимательно слушает, непроизвольно потянувшись руками к району «самого заветного», — ни за что не войду!
Смотрю через забор на резные наличники:
— Из коего окна услышите мой голос — подберитесь к нему поближе.
Склоняет голову, слегка повернувшись ухом и вполголоса:
— Зачем?
— Если мой разговор с этими «безъяйцевыми» станет не совсем конструктивным…
Сожалея, что вовремя не озаботился о железных трусах на замке — наподобие тех, в коих главный герой американской комедии «Голый пистолет-2» — мылся в тюремной бане, смело роняя мыло, я кое-какие меры предосторожности всё же предпринял. Забрав новенький портфель, протянул Ипполиту Степановичу саквояжник с щётками и раскрыв его, показал содержимое:
— … Здесь ручная бомба Рдултовского. Ещё старая, с «квадратным» корпусом — но фантастически убойная вещь! Умеете пользоваться? Вроде ж, служили?
Долго рассказывать — откуда она у меня, скажем так — досталась совершенно случайно и почти даром.
Испуганно отпрянул:
— Да, я… Нет, не умею! Я ж говорил — я в кавалерии служил, в гусарах… Да и то — при штабе гусарского полка писарем!
Смотрю в его бесстыжие глаза:
— Понятно… «Гусар», одним словом!
Раскрыв, наскоро объясняю:
— Вообще-то, довольно геморрное занятие привести её в боевую готовность — особенно если весь «на измене», как сейчас… Я бы изобретателю этого дерьма — самолично яйца вырвал! Но здесь уже всё готово: отжимаете рычал, сдвигаете кольцо и… Бросаете в окно!
Тот, в нешуточном шоке:
— Зачем? Там же — Вы⁈
Положа руку на «предмет» моей особой гордости, я, даже как-то заискивающе:
— Мне, без них всё одно — жизнь не мила!
Озадачено, чешет «репу»:
— А как я узнаю, что разговор стал «не совсем конструктивным»?
Срываюсь с резьбы:
— По моему визгу! Вас что, Гусар? Только вчера от мамкиной сиськи отняли⁈
* * *
Перекрестившись, стучусь специально предназначенным для этого железным кольцом. Загафкала, по голосу видать — здоровущая псина и, спустя несколько минут — из створок ворот высунулась характерно безволосо-бабья харя бывшего мужика, неопределённого возраста и по-бабьи же визгливо нас приветствовала:
— Мир вам!
При виде его, меня пробило на «бояр-анимэ»:
— Здрав и ты буде, «голубок белый»! Проводи-ка меня, будь так добр, до вашего «кормчего». У меня назначено.
Тот, глядя с недовольством, можно даже сказать — с превеликой брезгливостью, словно лишь своим присутствием мы могли осквернить его:
— Ну, коль «назначено» — заходите, жеребчики.
Если забыл уведомить: себе подобных эти физически-моральные уроды называли «белыми голубями», а нас — нормальных мужиков, они обзывали «жеребцами». А позволить себя уговорить отрезать себе хер с яйцами — на их сленге означало «обелиться».
Дебилы, пилиять!
Иду вслед за высоко-здоровущей, но бабьей фигурой (с отложениями жира не вокруг талии — как у нормального мужика, а на бёдрах) кастрата и, проходя мимо надрывающегося в хриплом лае здоровущего лохматого кобеля на цепи, решил схохмить:
— А этого что не «обелите»? Тоже — Божья тварь, как никак.
Видать не утратив вместе с яйцами чувства юмора, тот:
— Так, согласие «обелиться» всяк кобель должен дать! А что он там лает — не поймём: может ты, добр человек — по-собачьи разумеешь?
Ладно, будем считать у нас — с первым виденным вживую скопцом: ничья — «один-один» и благоразумно промолчим. Наши «кобелиные причиндалы» целее будут.
Официально приказав Гусару бдеть во дворе, двумя перстами перекрестив лоб, что произвело благоприятное впечатление на «консьержа», захожу в дом. Здесь нас поджидал уже другой скопец — сухенький, сморщенный и идеально лысенький старичок с добрыми глазами, сказавший практически нормальным голосом — а не пропищавший как мышь, подобно встретившему нас