на больную малярией. Но профессор настаивал на своем и резонно заметил:
— Господин гебитскомиссар, мы с вами отвечаем за то, чтобы в великую Германию не занести эпидемию.
Профессор не сказал ничего своего. Он лишь дословно повторил то, что сказал фон Эндер, когда объявил врачей мобилизованными. Казалось бы, этот ответ должен был немного успокоить гебитскомиссара. Но фон Эндер мгновенно сорвался со стула, быстро подошел к профессору и изо всех сил ударил его кулаком по лицу.
Петр Михайлович покачнулся, закрыл лицо платком и медленно присел к столу. Сквозь платок быстро проступали красные пятна. Профессор не думал о боли. Да и что значит удар кулаком по лицу, что значит разбитый нос по сравнению с теми ударами, которые ему уже пришлось испытать! Плен, обыск, мобилизация — эти удары были куда более страшными. Но Буйко понимал, что их необходимо было снести, чтобы потом ударить по врагам самому. Сейчас ему хотелось с силой бросить в харю фон Эндеру чернильницу. Но он сдержал себя.
В комнате наступила мертвая тишина.
Профессор вытер лицо, немного успокоился и подошел к гебитскомиссару.
— Прикажете оставить комиссию?
— Я этого не говорил. Продолжайте, — снова медленно и негромко сказал фон Эндер, будто перед этим не случилось ничего такого, что могло оскорбить профессора.
Петр Михайлович снова начал прием. В комнату вошел юноша явно болезненного вида. Справка свидетельствовала о том, что он болен чахоткой. Это было видно и без справки. Но вдруг профессор вспомнил о предупреждении и пристально посмотрел на юношу. Это же шпион! Странно, почему шпионить за ним прислали больного человека? Сам фон Эндер, как только парень начал кашлять, велел немедленно его освободить, Профессор с тревогой подумал, о предостережении пожилого крестьянина и молодой женщины. Вдруг возникла тревожная мысль: «А не женщина ли провокатор? Ведь именно из-за нее озверел фон Эндер». Профессор мучительно думал: «Кто, кто враг, шпион?» Он вновь и вновь возвращался мысленно к женщине, выискивал в своем отношении к ней то, что могло выдать его, и взвешивал, в какой мере он себя выдал. Ограничится ли дело только ударом в лицо… или раскрыто все?
Следом за больным юношей одна за другой вошли две девушки. У них были справки о заболевании малярией, хотя ни одна из них понятия не имела об этой болезни. После инцидента с женщиной, казалось бы, ими нужно пожертвовать, чтобы не вызвать еще большего подозрения, но профессор все же освободил их.
Фон Эндер не возражал.
Затем в комнату вошел пожилой дядька. По возрасту он не подлежал мобилизации, да к тому же был калекой. Перед тем как выйти, он неожиданно, будто невзначай, прокашлял:
— Кхе, кхе… За мной… Кхе, кхе… Перешел…
«Что это значит? — встревожился профессор. — Кто за ним, кто и куда перешел? Что это?.. Предостережение или провокация?..»
Петр Михайлович присел к столу, вынул из кармана другой, чистый платок и начал вытирать вспотевшее лицо. На дворе пламенем полыхал зной, и в комнате было невероятно душно. Вытирая лицо, профессор тайком следил, как фон Эндер встретит того, кто должен был войти за дядькой. Гебитскомиссар тоже незаметно следил за Буйко.
Вот открылась дверь. Профессор не обернулся, продолжая вытирать платком лицо. Фон Эндер копался в бумагах. Потом поднял голову, чтобы взглянуть на того, кто вошел, и вдруг как-то поспешно снова спрятал глаза в бумаги.
Профессор отвел взгляд от окна. Перед ним стоял, покашливая, высокий, худощавый юноша с болезненным выражением лица.
— На что жалуетесь? — спросил Буйко, нарочно придавая своему голосу ласковую интонацию.
Юноша показал справку. В ней было подчеркнуто: «чахотка второй стадии». Справка выдана Фастовской больницей, но подпись неразборчива…
Профессор начал внимательно выслушивать больного, не переставая одновременно наблюдать за фон Эндером. Тот наклонился над столом, озабоченно что-то писал и, казалось, был совершенно равнодушен к тому, что делает врач. Петр Михайлович еще раз, чтобы проверить себя, выслушал больного и обратился к своим коллегам:
— Я ничего не нахожу. Проверьте вы.
Больной закашлялся:
— У меня колики…
Фон Эндер сказал:
— Что-то подозрительно он кашляет.
— Это не страшно, — ответил профессор.
Фон Эндер недоуменно взглянул на Буйко и снова опустил глаза. Опытный психолог, даже не зная ситуации, а только поймав такой взгляд, как у фон Эндера, сразу сказал бы, что человек вдруг что-то потерял.
Но вот в комнату комиссии вошел высокий широкоплечий крестьянин. На правой щеке у него — длинный синий шрам. Крестьянин тяжело волочил ногу.
Это был рязанец. Тот самый безыменный спаситель профессора во время страшного этапа. Хотя он сейчас совсем не похож на того, измученного, изможденного военнопленного, но профессор не ошибся: перед ним стоял рязанец. Этого шрама, этого быстрого взгляда Петр Михайлович никогда не забудет. От волнения Буйко чуть не потерял контроль над собой, как-то выпало из сознания то, что именно здесь его другу угрожает опасность. Некоторое время он колебался: с чего же начинать?
Потом подступил ближе к рязанцу и, как всегда с напускной сухостью, спросил:
— Что с ногой?
Посетитель чувствовал себя как-то неуверенно и молча показал справку. Профессор прочел: «Пашенко Иван Григорьевич…»
«Тоже пристал к кому-то в зятья, да еще и украинизировался…» — мысленно улыбнулся Буйко, вспомнив о богатыре Бовкало.
— Константин Назарович, у него радикулит. Это по вашей части.
Константин Назарович сразу понял, что крестьянина нужно освободить от мобилизации. А профессор даже обрадовался, что рязанец очень удачно придумал себе такую болезнь.
После осмотра, который проведет Константин Назарович, они все трое будут заставлять его нагибаться, выпрямляться, приседать и в конце концов докажут фон Эндеру, что крестьянин действительно тяжелобольной.
Рязанец сначала не узнал профессора. Разве легко было узнать в этом интеллигентном человеке в белом халате того несчастного оборванца из этапа? Но вдруг в его глазах одна за другой, как молнии, блеснули две вспышки: одна — радости, другая — презрения. Какое-то мгновение они быстро чередовались: то радость отсветится ярче, то презрение. Казалось, этот молодой крестьянин вот-вот либо схватит Буйко в объятия, либо с ненавистью ударит. Для него эта встреча была такой неожиданностью, что он вдруг утратил представление, куда попал, забыл о мнимой болезни и нечаянно твердо встал на обе ноги.
В этот же миг профессор почувствовал на себе затаенный острый взгляд фон Эндера. Это был взгляд азартного птицелова, в западню которого попали одновременно две птицы, и он сосредоточенно притаился, чтобы не спугнуть их, выжидая удобной минуты, Когда можно захлопнуть дверцу клетки. Но профессор, словно не замечая ни фон Эндера, ни рязанца, неожиданно для того и другого равнодушно отошел в сторону и зевнул.
Это