— Дальше не рассказывайте. Я знаю, что именно в мастерской у Покамистова и состоялось знакомство Радецкого с вашей женой, переросшее затем в любовь. Меня интересует, при каких именно обстоятельствах он подал вам эту…идею.
— Просто… выпили как-то по рюмке-другой коньяка, и я, будучи в дурном расположении духа, высказался в том роде, что лучше б не заказывал ему свой портрет. Вот так, слово за слово, и…
— И он вам предложил выставить Радецкого перед Ксенией Витальевной как старого грязного развратника?
— Платон Платонович сказал, что все берет на себя. От меня потребовалось лишь оплатить его услуги.
— И сколько, простите за любопытство, вы ему отвалили?
— Семь с половиной тысяч евро. Какую-то часть, полагаю, он взял себе, остальное отдал исполнителям.
— Вы понимаете, какие чувства я испытываю сейчас по отношению к вам? Тем не менее, спасибо за откровенность. А как вы, Геннадий Семенович, ответите за содеянное… В стране, конечно, сейчас беспредел, но есть предел даже и беспределу.
Женя-секретарша, когда я выходил из кабинета Лаврухина, по привычке выставила напоказ свои умопомрачительной длины ноги, однако я не обратил на них абсолютно никакого внимания.
* * *
— Владимир Юрьевич, сделайте одолжение, допросите Арсена и узнайте, кто с ним и Фоминым позвонил в квартиру Радецкого. Я, в принципе, уже знаю, кто это, но хочу утвердиться в своей догадке.
— Знать и догадываться — не одно и то же, Эд, — назидательно сказал Вальдшнепов.
— Извините, но я специально оговорился — «в принципе».
— Не обижайтесь, Эд, это я так, к слову. Хорошо, я выполню вашу просьбу. Да, установлено, кто выстрелил в вашу помощницу Зою — это Сагайдак. Он погиб в этой автомобильной сшибке, именно в его руке был зажат пистолет. Баллистическая экспертиза установила, что пуля выпущена именно из него.
«Гореть ему в аду, человеку-пиранье!», — с ненавистью подумал я.
— И еще. «Приюта пилигрима» больше не существует. Все, причастные к преступлению, а они совершались не один год, арестованы.
Зоя, маленькая моя темноглазая девочка, как же я не уберег тебя! Я ведь попросил тебя: «Пригнись!» И не заметил, когда ты выпрямилась, чтобы обернуться и посмотреть назад, чтобы оценить степень опасности, чтоб, если надо, прикрыть меня собой. Догадываюсь, что творилось в душе ее родителей вчера на ее похоронах, но они оказались воистину благородными людьми, ни словом не упрекнув меня, виновного в смерти их дочери. А я… До конца дней своих я буду казниться тем, что Зоя погибла из-за меня, из-за моего ослиного упрямства — пусть бы эти ублюдки и сейчас топтали землю, лишь бы Зоя была жива. Раньше об этом надо было думать, раньше, когда ослик в тебе мотал мордой.
Значит, Покамистов! Именно его, как понимаю, и имели в виду средневековые арабы, утверждая: «Бойся людей с голубыми глазами!» Ерунда, конечно, но именно это суеверие я опять вспомнил, припарковывая свою «Ауди» у дома, где располагалась мастерская портретиста. Напрасно прождав полдня сообщение от Вальдшнепова, я решил все-таки нанести визит Платону Платоновичу, старому приятелю моего дяди. Уже прикоснулся к кнопке звонка, как позвонил Владимир Юрьевич.
— Эд, Арсен показал, что с ними в ту ночь был рыжеволосый пожилой господин с голубыми глазами. Именно ему во втором часу ночи открыл дверь Модест Павлович. Этого человека Арсен не раз видел в «Приюте пилигрима». Тот любил проводить там время на третьем этаже.
— Благодарю вас, Владимир Юрьевич. Минут через сорок я продиктую вам адрес, по которому вы сможете арестовать этого подонка.
— Надеюсь, на сей раз обойдется без эксцессов?
— То есть, без перестрелки? Не волнуйтесь, все будет хорошо.
Покамистов встретил меня очень приветливо, и выглядел он, надо признать, очень свежо. Молодец, поддерживает форму, хочет оставаться сильным и крепким мужчиной. Не исключено, что именно для тех целей, о которых мне минуту назад стало известно.
— Эд, дорогой, какими судьбами? — вскричал он, растопыривая руки для объятий и словно не замечая, что я холодно уклоняюсь от них. — Совсем забыл старика! А я заканчиваю очередной портретец! Бьюсь над последними мазками.
— Это вы угадали. Точно — последними. Хотя кто знает… Может, еще кого и напишете. Начальника тюрьмы, например, или какого-нибудь вора в законе.
— Эд, что с тобой? Откуда такой черный юмор?
— Если бы юмор, — покачал головой я. — Но вы держитесь молодцом, Платон Платонович. И правильно поступаете, потому что стареть вам нельзя. Не собираетесь ли в «Приют пилигрима», на третий этаж, к девственницам? А вообще-то, знаете, не поверю, что обходитесь без «виагры».
— Эд, что ты мелешь? — перешел на шепот Покамистов, хотя прекрасно уразумел, к чему я клоню. На лбу его проступила мертвенная бледность, голубые глаза потускнели, точно враз выцвели.
— Давайте не будем ломать комедию, — поморщился я. — Ответьте мне только на один вопрос: почему вы решили отдать Радецкого в руки шантажистов? Не из-за горячей же симпатии и глубочайшего сострадания к Геннадию Семеновичу Лаврухину, и не из-за денег же, конечно, хотя они никогда не помешают. Денег у вас много, в конце концов их хватило бы до конца жизни оплачивать дорогостоящий товар — девственниц. Я знаю также, почему вы позвонили той ночью в квартиру Модеста Павловича. Итак, чем вам не угодил Радецкий? Быстрее, потому что мне трудно дышать одним воздухом с вами!
— Садись, Эд, — от губ Покамистова отхлынула кровь, и на них отчетливо проступили коричневые пятнышки.
Я внял его приглашению, он тоже, медленно, правда, сгибая коленки, уселся в потертое кресло. — Я вижу, ты все знаешь. Не надеялся, вообще-то, что дойдешь до этого своим умом. А милиция и прокуратура — там одни дураки и лентяи… Значит, спрашиваешь, почему? Не из зависти, конечно. Славы у меня не меньше, если не больше, чем у Модеста. А денег… Я всегда был очень денежным человеком, куда там Модесту до меня… Эд, я просто-напросто ему отомстил. За то, что Рита до самой своей смерти любила его, а не меня, хотя и была моей женой. За то, что, извини, он много лет трахал ее, а я все это терпел. Каково мне было пережить это, а? И когда этот миллионер долбаный, Лаврухин, поплакался мне, старая обида так обожгла меня, что…
Я очень отчетливо вспомнил, как резко Георгий Викторович Уласевич оборвал себя на полуслове, когда рассказывал мне о…
— Вы с удовольствием договорились с мерзавцами из «Приюта девственниц» насчет того, как скомпрометировать Радецкого, вы с не меньшим, думаю, даже с большим удовольствием поучаствовали в его казни.
— Насчет казни ты не прав, — возразил Покамистов. — У меня просто не было обратной дороги. Меня заставили это сделать. Какие там ребята, ты сам знаешь.
— Бог вам судья, — я достал мобильник и набрал номер Вальдшнепова. Пока шел вызов, добавил: — Месть, конечно, имеет право на существование, только ваша оказалась подлой, очень подленькой… Владимир Юрьевич, запишите, пожалуйста, адрес… И еще один: головной офис концерна «Скатерть-самобранка», Геннадий Семенович Лаврухин… Да-да, тот самый. Он на допросе тоже кое-что вам расскажет…
— Эд, вам было неясно, каким образом водитель Блынского, ну, тот самый, с кадыком, его нашли застреленным в палате, пересекся с Радецким. Все очень просто: он в тот день привез в «Приют пилигрима» своего босса, Блынского. Не знаю, как там насчет девочек в полном смысле слова, но отдохнуть и развлечься с очередной пассией он там любил. Так уж получилось, что от Модеста Павловича нужно было избавиться, а свободной машины не было. Вот и попросили шофера Блынского оказать дружескую услугу. Пауки в банке, они друг друга хорошо знают…
— Спасибо, — ответил я. — Теперь для меня в деле Радецкого никаких загадок не осталось.
* * *
Сентябрьским утром, теплым, удивительно солнечным, я приехал в лес, на то место, где когда-то мы с Зоей в машине полюбили друг друга в первый раз. Осень уже обрызгала кусты и деревья где жидкой, а где и густой позолотой. Резко выделялись лишь осины с их красной, как пятна крови, листвой. От привядшей травы уже исходил весьма ощутимый запах тления.