Не уверен, получилось бы что-нибудь у меня, если бы не старая красная «Таврия», на которой я разъезжал по городу по доверенности доброго Зоиного отца. Однажды, усаживаясь за руль и захлопывая за собой дверцу, я вдруг замер, как истукан: слушай, друг, если кто и в силах тебе помочь, так это шоферская братия. Мобильный народец, сегодня здесь, завтра там. Неужели хоть кто-нибудь из них не слышал краешком уха об этом загадочном заведении?
Рассказывать, сколько я посетил гаражных кооперативов, сколько раз парковался на платных и бесплатных автостоянках, означает завести сказку про белого бычка. Потом, кстати, посчитал — ровно неделя ушла на это бессмысленное катанье по городу. Где б я ни был, всюду осторожно заводил разговор, не знает ли кто о каком-нибудь «Приюте…», а вот кого или чего — вылетело из головы, дружок там армейский работает, и адресок давал, да только куда-то заныкал я его — и все без толку! Но, как часто бывает, удача пришла тогда, когда у меня испарилась последняя капелька надежды, — шофер-дальнобойщик из Мордовии неожиданно откликнулся на мое слово-пароль, сказав, что, кажется, понимает, о каком «Приюте» я спрашиваю. Однажды зимой, в метель, он в поисках какого-нибудь мотеля, чтоб там переночевать, заблудился на лесной дороге где-то в окрестностях Бучи, попутав развилки, и вместо мотеля наткнулся на некий «Приют пилигрима», где его не пустили даже на порог, объяснив, что это частный закрытый пансионат. «Охранники злые, настороженные, в выражениях не стесняются. Я сказал — на порог? Если быть точным, то даже за ворота не пустили. Убирайся, велели, отсюда поскорее, не отравляй воздух копотью. Тем, кто тут отдыхает, нужен абсолютно чистый воздух…» И хотя дальнобойщик весьма приблизительно описал, как доехать до пансионата с супербдительной охраной, я уже знал, что мне делать дальше.
— Как думаешь, есть у нас на Киевщине пилигримы? — задумчиво спросил я Зою, обгладывая за ужином вторую куриную ножку, в то время как она еще не управилась со своей первой.
— Бомжей — навалом, — осторожно ответила она, зная мою склонность поворачивать разговор в русло юмора с той же легкостью, с какой коммунисты обращали вспять реки. — А пилигримы…У нас же не Аравия и не Палестина какая-нибудь. Да и Мекка на карте области никак не обозначена.
— А Киево-Печерская Лавра? — вкрадчиво спросил я.
— Всю жизнь живу на Печерске, а паломников как-то не встречала.
— Тогда причем здесь пилигримы? — очень серьезно сказал я, зная, о чем сейчас думает Зоя — наверное, у Эда Хомайко поехала крыша. — Может, это те, кто заблудился в дремучих лесах Бучи?
Зоя внимательно посмотрела на меня и отставила в сторону недоеденную ножку.
— Эд, ты шутишь или…
— …заговариваешься? Нет, родная, не бери в голову. Я в порядке. Только вот соображаю, откуда такое название — «Приют пилигрима», если здесь у нас пилигримами и не пахнет. Нет ни ристалищ, ни капищ, даже храмы и то заново отстраиваются. Это я так, к слову, песню одну вспомнил.
Дальше я уже перестал играться с Зоей в кошки-мышки, рассказав ей все-все (ничего почему-то от этой девочки не утаишь!) и предупредив, что завтра отправляюсь на поиски этого странного и, по всей видимости, зловещего заведения.
* * *
Теперь я понял, почему водила-дальнобойщик проскочил мимо мотеля и устремился туда, откуда ему быстро велели ушиться, — развилка! Я мчался по Варшавскому шоссе на старенькой, но еще резвой «Таврии», и эта развилка (Буча уже осталась позади) совсем не была похожа на ту, перед которой в задумчивости остановился древнерусский витязь. Хотя бы уже потому, что надписи на указателях напоминали древние, выщербленные самим временем письмена на скрижалях, расшифровать которые под силу разве что толковому ученому-палеографу. На нужном мне указателе уцелели лишь три буквы, будто приглашающие в Вечный город — «…рим». Это было все, что, как я догадался, сохранилось от призывного «П-т «Приют пилигрима». Вторая же железная стрела — направо, так сказать, пойдешь, вовсе лишена информации, одни лишь белесые разводы по ржавчине. Тоже, видимо, прибацанный какой-то мотель, не нуждающийся, вопреки здравому смыслу, в постояльцах. До конца, впрочем, я не был уверен, что поворот налево выведет к нужному объекту, но интуиция подсказывала: я на верном пути.
И справа от Варшавского шоссе, и слева — лесная глухомань. Преобладает медь сосновых стволов, иногда разбавляемая ослепительно белыми березовыми мазками и серовато-коричневыми — дубов, осин, берестов, лип. Я усмехнулся — дедок-бучанин, который показал, как выехать на шоссе, в ответ на мой второй вопрос, грибные ли здесь места, заметил: «Грибные, а как же! Особенно за поселком. Только там чаще находят не грибы, а трупешники». Прав дедок, подумал я, сворачивая налево и питая надежду, что «…рим», Вечный город близ Бучи, обязательно откроется мне.
Дорога, поначалу прямо, как копье, рассекающая лес, вскоре слегка запетляла, как испуганная змея, уползающая куда подальше. Проехав километра три, я увидел, наконец, красивое трехэтажное здание из красного кирпича, окруженное высоким двухметровым, тоже сложенным из кирпича забором. Ни вывески, ни таблички, ни каких-то букв над аркой ворот, которые пояснили бы, что передо мной — «Приют пилигрима». И пилигримов не замечается — в кустах попрятались, что ли?
Я подъехал вплотную к воротам и заглушил мотор. Тишина наступила такая, что показалось, — уши у меня заткнуты ватными тампонами. Даже птиц почему-то не слышно. И во дворе, он клочковато просматривается сквозь ворота — низ у них из цельнолитого металла, танк, и тот эту махину не свалит, а верх состоит из арчато сошедшихся, мастерски, тонко выкованных в виде сосновых веток прутьев, вот сквозь них и виден немножко отлично ухоженный, с цветочными клумбами, с дорожками, посыпанными чистым желтым песком, так вот, во дворе — тоже никого. Совершенно пустынный двор. На миг показалось, что этот цивилизованный, посреди дремучих дебрей, кусочек земли напоминает корабль «Летучий голландец», где все в целости и сохранности, только вот людей нет.
Я ошибся. Из симпатичного строеньица при воротах, тоже, кстати, не лишенного архитектурного изыска — будка напоминала крепкий красный гриб (круглая крыша в форме шляпки), а, если хотите, и фаллос, вышел мощного телосложения, обличьем смахивающий на нацмена парень лет двадцати восьми и, приоткрыв калитку, весьма неприветливо спросил:
— Какого черта? Заблудился?
— На морде лица написано? — недобро прищурился я, зная, что на наглость лучше всего ответить наглостью. Это заметно охлаждает пыл того, кто первым позволил ее себе. Но палку перегибать не следовало, и я уже дружелюбно произнес:
— Приятеля ищу, понимаешь? Краем уха услыхал, что он тут у вас охранником числится. Веня Бык, не знаешь? Он год назад как из зоны откинулся.
— Что-то путаешь, дружище. Я тут уже три года кантуюсь, и никакие Вени или Быки мне что-то не попадались.
— Точно? — вскинулся я.
— Ну! — пожал плечами сложенный, как античный бог, охранник.
Я в сердцах выдал самое распространенное трехсловное ругательство и после некоторой паузы расстроенно произнес:
— Жаль! Очень надеялся, что Веня поможет найти непыльную, денежную работу. Только зря губу раскатал!
— Ты что, тоже из…зоны?
— Не-а. По этой части у меня только Венька. Друг детства… Вместе росли на Чоколовке. Слушай, приятель, пивка хлебнуть не желаешь? В Буче прихватил, ледяное, прямо из морозилки. И светлое есть, и темное. Какое предпочитаешь?
— Лучше темное пиво, чем светлое будущее, — показал в усмешке белые, как у звезды Голливуда, крепкие, но какие-то треугольные и весьма острые зубы «нацмен». — Только… Только нам вообще-то не разрешается, когда при исполнении.
— А кто тебя увидит? Тут у вас тишь да гладь, — кивнул я на пустынный двор.
— Может, и так, но порядки здесь строгие. Ладно, давай.
Бутылку пива новый знакомец осушил в два глотка, отчего я сделал вывод, что дисциплина здесь действительно строгая.