Броварной, дрожа от холода варшавской зимы, спешно натягивая на себя одежду при тусклом свете вотивной свечи, поставленной с мольбой Мадонне — и это вдруг не показалось мне немыслимым. «Ну, нет уж, ни за что! — раздался возглас внутри меня, — Не позволяй всему начаться с самого начала!» Я молча поглядела на любимую матушку и дорогую подругу. Я была довольна жизнью, у меня было все что нужно, и все мои молитвы с просьбой даровать мне чудесное будущее, что я высказала давным-давно в Ченстохове, все-все сбылись, сверх всяких ожиданий. Правда, я не понимала тогда, в детстве, что каждую молитву, которая сбудется, потребуется искупить и мне придется заплатить страданиями за все мои успехи. Но я и по сей день не ропщу, я никогда, ни разу не роптала. Вместо этого я лишь удивляюсь, до чего же юной была в ту давнюю пору, что даже не понимала, бывает ли иначе.
После мессы мама настояла, чтобы мы неторопливо обошли вокруг «ее» церкви. Разглядывая каждую деталь, она лишь кивала, и ее лицо светилось довольством. Все было сделано как надо. Крепко сжимая мою руку, мама вся сияла своей невероятно милой улыбкой.
— Отец Кжеминьский был бы доволен, — сказала она. — Теперь я могу умереть спокойно.
— Почему ты заговорила о смерти? — заволновалась я.
— А почему нет? Мне уже девяносто три года, — ответила она, крестясь и преклоняя колена перед Мадонной. — Что же мне бояться смерти?
Через некоторое время, провожая ее к парикмахеру, я заметила, что кожа на голове у нее пожелтела. Я спросила ее об этом, но мама лишь отмахнулась:
— Подумаешь, ничего особенного.
— Я позвоню врачу, чтобы записаться на прием.
— Да зачем беспокоить человека из-за моей старой головы? — упрямилась мама, пытаясь все перевести в шутку. — Это она от возраста пожелтела.
Все же я записала ее на прием. Ее тщательно обследовали, сделали ряд анализов. Через несколько дней врач позвонил мне: он получил результаты анализов и теперь приглашал меня приехать, чтобы встретиться с ним лично. Почуяв недоброе, я потребовала, чтобы он незамедлительно объяснил, в чем дело, но он отказался обсуждать что-либо по телефону.
Маргарет сразу же поняла, что я испугалась, и потому настояла, чтобы проводить меня до приемной врача. Когда я вошла к нему, она осталась ждать в соседней комнате. Я пробыла в кабинете врача совсем немного и вскоре вышла оттуда, заливаясь слезами. Маргарет подхватила меня, когда я чуть было не потеряла сознание.
— Что он сказал? — воскликнула она. — Что у нее?
Я была не в силах говорить. Она повела меня назад к автомобилю, и мы сидели в нем долго, пока я не обрела дар речи. Она зажгла спичку для сигареты, которая была зажата между моими дрожащими пальцами.
— Рак поджелудочной железы. Ей жить осталось три месяца. Надежды никакой нет.
И я снова залилась слезами, бессильно рыдая, пока Маргарет обнимала меня, качая, как младенца, пытаясь как-то успокоить.
— Она не должна ничего знать, — рыдала я.
Маргарет мягко вымолвила:
— Тогда тебе нужно все свое горе выплакать сейчас. Плачь вволю, а то потом довольно долго тебе нельзя будет плакать.
Я молча кивнула. Она продолжала:
— Надо быть сильной. Я рядом. Я тебе помогу. Может, будет лучше, если мы перевезем ее в наш дом?
— Она ни за что не согласится. А если я начну настаивать, она что-то заподозрит.
— Тогда наймем медсестер, чтобы были с нею круглые сутки.
Я испуганно взглянула на Маргарет, а она лишь кивнула, чтобы подбодрить меня.
— Не беспокойся, — сказала она. — Мы возьмем с них обещание хранить все в тайне.
Мама пробыла в своем доме все время, пока болела — несколько месяцев. Хотя она часто испытывала невообразимо сильную боль, но никогда не жаловалась. Ее бодрость духа и доброжелательный характер придавали силы всем окружающим. Ее пример и то сердечное внимание, которое оказывала Маргарет, помогли мне пережить этот страшный период. Я очень сильно похудела, и однажды, когда пришла к ней в гости, мама очень разволновалась из-за этого. Она погрозила мне пальцем, и ее движения были уже неверными и слабыми.
— Ты плохо питаешься. Вот только справлюсь с этой напастью, снова буду для тебя готовить.
Неожиданно ее тело свела резкая судорога.
— Что с тобою, мама? — вскричала я. — Ужасная боль?
Она пронзила меня своим взглядом, ее лицо исказилось от страданий.
— Ничего особенного, — вымолвила она. — Так, побаливает немного.
Я было направилась к двери, чтобы позвать медсестру. Мама покачала головой:
— Нет, дорогая моя. Просто побудь со мною подольше…
Она долго разглядывала мое лицо, как будто хотела запомнить каждую, самую мельчайшую черточку.
— Может, в последний раз… — начала она.
— Сестра! — крикнула я. — Сестра!
Медсестра тут же бесшумно появилась в комнате, принесла лекарство, но мама отказалась принимать его.
— Да не продлит оно мне жизнь, — сказала она, — и не хочу я этого. Ты лучше иди, иди. Дай мне побыть наедине с дочерью. Медсестра вопросительно взглянула на меня, и я кивком разрешила ей уйти. Мама сказала очень медленно:
— Я так благодарна Богу, что Он дал мне тебя, дитя мое… и еще дал такую счастливую жизнь.
Она закрыла глаза, ее лицо вдруг озарилось мирной улыбкой, и она вновь сказала, едва слышно:
— Я так благодарна…
Тут она впала в глубокое забытье. Я поцеловала ее руки, на которых до сих пор сохранились мозоли — еще с тех давних лет, когда ей приходилось много и тяжело работать, и я встала на колени около ее постели, чтобы помолиться.
В ту ночь я не смогла уснуть. Очень рано утром, наверное около семи утра, я услышала телефонный звонок. Кто-то снял трубку в другой части дома, и через несколько мгновений в комнату вошла Маргарет. Ей не нужно было ничего говорить. Я все поняла по выражению ее лица — мама умерла.
Мама умерла с улыбкой на лице. Когда я позже увидела ее в тот день, у меня возникло ощущение, что это моя собственная жизнь подошла к концу. Я никогда прежде не понимала, не представляла, что она может умереть. Не важно было, что говорили врачи, не важно, что я знала об этом чисто рационально. Но мне всегда казалось, что мама будет жить вечно. Теперь я спрашивала себя, как мне удастся пережить это горе — самое грандиозное, которое когда-либо постигало меня. Правда, рядом была Маргарет. Она спокойно и с требуемой деловитостью сделала все необходимые распоряжения, касавшиеся похорон, так как я была совершенно неспособна на это. Маргарет подставляла свое плечо всякий раз, когда иссякали мои