в кошки-мышки. И мне, секретарю райкома, в этой игре отводится роль старого хитрого кота… а вам, остальным, я уж и не пойму какая! — Тушин снова, теперь уж сердитым взглядом, окинул Григория с ног до головы. — Ты добровольцем хочешь, товарищ Половнев… это хорошо! Честь и хвала! Но это не дает тебе права обижать… оскорблять и меня и бюро… Так что ступай-ка ты в цех и работай, как положено работать большевику в военное время. Не… — Тушин хотел сказать «не шляйся», но удержался и сказал: — Не броди по парторганизациям и военкоматам… так что вот такое дело!
— Нет, буду бродить, пока не добьюсь! — раздраженно выкрикнул Григорий.
— Добиваться — твое право, право коммуниста… Но мы на данном этапе удовлетворить твою просьбу не можем. Правильно я говорю? — обратился Тушин к членам бюро.
— Правильно, — раздалось два, не то три голоса.
— А может, все же отпустим его? — сказал один из членов бюро, пожилой старик с седоватой бородкой клинышком, очень похожий на Михаила Ивановича Калинина, только без очков. — У человека большое патриотическое чувство… не надо бы охлаждать или приглушать.
— Мы разве охлаждаем или приглушаем? — возразил Тушин. — Мы подходим по-серьезному, по-деловому и… по-партийному. Чувство — это настроение. Мы же с вами должны решать не по чувству, а по разуму… с точки зрения целесообразности… Какие будут предложения по делу Половнева?
— Утвердить решение заводского партийного комитета, — сказал член бюро с длинными усами. — Политбойцом послать его мы без заводской парторганизации не можем, а отменять решение парткома у нас нет причин.
Других предложений не было. Тушин сказал:
— Я думаю, мы так сформулируем наше постановление: одобрить и приветствовать патриотический порыв товарища Половнева и настойчивость, проявленную им в его стремлении добиться посылки на фронт в качестве добровольца. Но, принимая во внимание нужду завода имени Дзержинского в квалифицированной рабочей силе в связи с военным временем, согласиться с решением бюро заводского комитета, апелляцию же товарища Половнева отклонить. Согласны? Может, я не очень грамотно сформулировал, в таком случае после можно подправить.
— Сформулировано правильно, — сказал старик, похожий на Калинина. — Но слово «приветствуем» надо выбросить. Нелогично получается. «Приветствуем», а на фронт не пускаем.
Выйдя из райкома, Григорий остановился в размышлении: куда же ему теперь идти и что делать? Не терпелось сейчас же направиться в горком или обком партии, наверняка там можно еще застать кого-либо из секретарей, хотя шел уже восьмой час вечера. В мирное время и то секретари нередко задерживались в своих кабинетах допоздна, а в военное — раньше полуночи, наверно, домой не попадают.
Прежде чем идти куда-нибудь, Григорий завернул в сквер, находившийся неподалеку, и сел на скамейку. Надо обдумать, куда, к кому идти, что и как написать, что говорить.
Солнце уже совсем склонилось к горизонту… «Может, завтра утром пойти? Но как же утром пойдешь, работать ведь надо. Если завтра, то уж после работы… Начать придется с горкома партии… по инстанции. Но к кому обратиться? К секретарю или в военный отдел? Пожалуй, лучше к секретарю. А что я ему скажу? О решениях парткома и райкома умолчать? Но ведь он обязательно сейчас же позвонит и спросит. И вообще врать и умалчивать нехорошо».
— Здравствуй, товарищ Половнев!
Григорий не заметил группы людей в военном, во главе с секретарем обкома партии Никитиным, в штатском костюме и белой рубашке, который, отделившись, подошел к нему.
— Здравствуйте, Владимир Дмитриевич! — сказал Григорий, поднимаясь.
— Отдыхаешь? — спросил Никитин, подавая руку. — Это стахановец завода Дзержинского, — отрекомендовал он Григория военным. Военные (их было четыре человека) подошли и поздоровались.
Пожав военным руки, Григорий сказал:
— Не отдыхаю, Владимир Дмитриевич, а думаю.
— Интересно, о чем же думы? Садись, расскажи, если не секрет, — сказал Никитин, присаживаясь на скамейку.
Григорий сел рядом.
Военные вежливо отошли в сторонку.
— Думы очень простые, — сказал Григорий. — На фронт хочу, а меня не пускают.
— Кто не пускает?
Григорий вкратце рассказал, кто его не пускает.
— И вот я думаю: к кому теперь? В горком, если по уставу. Но время-то идет. И опять же опасаюсь: горком утвердит решение парткома и райкома…
— Ясно, — сказал Никитин. — Ты очень хочешь?
— Разумеется.
— Приходи завтра к десяти утра прямо ко мне.
— Рабочее время у меня, Владимир Дмитриевич.
— Скажи кому следует, что я тебя вызвал… Решим твой вопрос.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
1
В десять утра Григорий был в приемной первого секретаря обкома партии. Когда вошел в кабинет, Никитин, не вставая с кресла, протянул ему руку, а потом подал большой засургученный пакет с пометкой «Секретно. Срочно».
— В сущности, ничего секретного тут нет, — Никитин слегка улыбнулся. — Это решение бюро обкома по твоему делу. Проведено опросом. Военкому я звонил, с парткомом и райкомом договорился. Так что на вполне законном основании идешь ты в ряды армии политбойцом. На фронт, конечно, сразу тебя не пошлют, поскольку ты необученный… впрочем, это воля военкома… устраивает тебя такой оборот?
— Безусловно! — обрадованно и взволнованно ответил Половнев. — Большое вам спасибо, Владимир Дмитриевич!
— Мне за что же! Тебе спасибо… ты идешь социалистическое отечество защищать. А я, как видишь, вот сижу… хотя не старик и не инвалид. Ну, да что о том толковать! Заявление написал? Оно, братец, нужно обязательно… мне ведь на слово поверили члены бюро.
— А как же! — поспешно ответил Половнев, совсем было забывший, что вчера условлено: он напишет и принесет заявление в бюро обкома с кратким изложением того, как и почему партком завода и райком не вняли его просьбе. — Весь вечер пропотел, — с улыбкой пояснил он, вынимая из бокового кармана пиджака лист бумаги, свернутый вчетверо.
— Подключим к постановлению, для истории, так сказать. — Насупив черные с небольшой извилинкой брови, Никитин деловито прикрепил скрепкой заявление Половнева к подлиннику протокола. — Ну что же, Григорий Петрович! — Он встал и шагнул к Григорию. — Бывай здоров! Прошу — пиши! Ты теперь мой крестник. О семье не тревожься, не оставим. А сейчас иди прямо к военкому. Пакет сдай ему лично.
И он крепко пожал Половневу руку.
…Приемная военкомата. Полно призванных и добровольцев, смутно маячивших в табачном дыму, как в тумане. Половнев с трудом протискался к двери кабинета, обшитой бежевым дерматином. Но едва взялся за скобку, раздались окрики:
— Куда лезешь!
— В очередь!
А кто-то из стоявших поблизости ухватил его сзади за полу пиджака.
Григорий на секунду задержался, приподнял вверх засургученный пакет, повернул его пятью красными крупными бляхами сургучных печатей так, чтобы всем было видно.
— Срочно! — громко сказал он, насильно оторвавшись от державшего его за полу пиджака.
За