На канапе с вязаньем в руках сидит фру Боркман. Это пожилая дама, с холодным, надменным, точно застывшим лицом и прямой осанкой. Густые волосы ее сильно тронуты сединой, руки белые, прозрачные; одета в темное шелковое платье, когда-то очень элегантное, но теперь несколько поношенное и потертое; на плечи накинут большой шерстяной платок. Некоторое время она сидит прямо и неподвижно, погруженная в свое вязанье. Вдруг с улицы раздается звон бубенчиков проезжающих саней.
Фру Боркман (прислушивается, глаза ее вспыхивают от радости, и она невольно шепчет). Эрхарт! Наконец-то! (Встает и смотрит в окно сквозь гардины, затем, видимо разочарованная, садится на прежнее место за работу.)
Несколько минут спустя из передней входит горничная, неся в руке маленький поднос с визитной карточкой.
(Живо.) Так господин Эрхарт все-таки приехал?
Горничная. Нет, барыня. Но к вам дама…
Фру Боркман (откладывая вязанье). А, фру Вильтон…
Горничная (подходя ближе). Нет. Это чужая дама…
Фру Боркман (протягивая руку за карточкой). Дайте сюда. (Читает, быстро встает и пристально смотрит на горничную.) Вы наверное знаете, что это ко мне?
Горничная. Да, я так поняла, что к барыне.
Фру Боркман. Она сказала, что желает видеть фру Боркман?
Горничная. Да, именно так.
Фру Боркман (отрывисто, решительно). Хорошо. Скажите, что я дома.
Горничная открывает двери в переднюю, впускает Эллу Рентхейм и удаляется. Элла Рентхейм похожа на сестру, но лицо ее, хранящее следы былой характерной красоты, отличается скорее страдальческим, чем суровым выражением. Густые, совершенно седые, вьющиеся от природы волосы зачесаны кверху, открывая лоб. Она в черном бархатном платье, в таком же пальто, подбитом мехом, и в шляпе. Обе сестры стоят с минуту молча, испытующе глядя друг на друга; каждая, очевидно, ждет, чтобы начала говорить другая.
Элла Рентхейм (оставаясь у дверей). Ты, видно, очень удивлена, Гунхильд.
Фру Боркман (неподвижно стоит между канапе и столом, упершись копчиками пальцев в скатерть). Ты не ошиблась? Управляющий живет ведь в соседнем флигеле, как тебе известно.
Элла Рентхейм. Сегодня мне надо поговорить не с управляющим.
Фру Боркман. Так тебе нужно что-нибудь от меня?
Элла Рентхейм. Да. Мне надо поговорить с тобой.
Фру Боркман (выходя на середину комнаты). Ну, так присядь.
Элла Рентхейм. Благодарю. Мне нетрудно и постоять.
Фру Боркман. Как хочешь. Но хоть расстегни пальто.
Элла Рентхейм (расстегивая пальто). Правда, здесь ужасно жарко…
Фру Боркман. Я вечно зябну.
Элла Рентхейм (стоит с полминуты молча, опираясь руками о спинку кресла и глядя на сестру). Да, Гунхильд… вот уже скоро восемь лет, как мы не видались.
Фру Боркман (холодно). Во всяком случае, не разговаривали.
Элла Рентхейм. Вернее, не разговаривали, да… Видеть-то ты меня, верно, видела иногда… в мои ежегодные наезды к управляющему.
«Йун Габриэль Боркман»
Фру Боркман. Раз или два, кажется.
Элла Рентхейм. И я несколько раз видела тебя мельком. В этом окне.
Фру Боркман. Значит, за занавесками. У тебя хорошие глаза. (Жестко и резко.) А разговаривали мы в последний раз здесь, в комнате у меня…
Элла Рентхейм (как бы избегая продолжения этого разговора). Да, да, помню, Гунхильд!
Фру Боркман. За неделю до… до того, как его выпустили.
Элла Рентхейм (делая несколько шагов в глубь комнаты). Ах, не касайся этого!
Фру Боркман (твердо, но глухо). За неделю до того, как… директор банка вышел опять на волю.
Элла Рентхейм (делает шаг вперед). Да, да, да! Мне-то не забыть этого часа! Но слишком тяжело вспоминать об этом… Стоит остановиться мыслью хоть на минуту… О-о!
Фру Боркман (глухо). А мысли все-таки ничего другого и знать не хотят! (С внезапным порывом, всплеснув руками.) Нет, не понимаю! Никогда в жизни не пойму! Как могло все это, весь этот ужас обрушиться на одну семью! И подумать — на нашу семью! На такую аристократическую семью, как наша! Подумать, что все это должно было обрушиться именно на нее!
Элла Рентхейм. О Гунхильд!.. Удар этот обрушился не на одну нашу семью, а и на многие, многие другие.
Фру Боркман. Положим. Но мне-то что до этих других? Для них дело шло лишь о потере… ну, каких-то там денег или ценных бумаг… а для нас! Для меня! Для Эрхарта! Он был тогда еще совсем ребенком! (С возрастающим жаром.) На нас двоих невинных обрушился стыд! Позор! Безобразный, ужасный позор! И полное разорение вдобавок!
Элла Рентхейм (мягко). Скажи, Гунхильд… как он переносит это?
Фру Боркман. Эрхарт?
Элла Рентхейм. Нет, он сам. Как он переносит
это?
Фру Боркман (презрительно фыркнув). Ты думаешь, я справляюсь об этом?
Элла Рентхейм. Справляешься? Тебе, я думаю, и справляться не приходится…
Фру Боркман (удивленно глядя на нее). Да не думаешь же ты, что я вижусь с ним? Встречаюсь с ним? Вообще заглядываю к нему?
Элла Рентхейм. Даже не заглядываешь?
Фру Боркман (по-прежнему). К тому, кто отсидел под замком пять лет!.. (Закрывает лицо руками.) О, этот гнетущий стыд! (С новым порывом.) И вспомнить только, что значило прежде имя Йуна Габриэля Боркмана! Нет, нет, нет!.. Я не могу его видеть! Ни за что, никогда!
Элла Рентхейм (глядит на нее с минуту). Ты жестокосердна, Гунхильд.
Фру Боркман. По отношению к нему — да!
Элла Рентхейм. Он ведь все-таки муж тебе.
Фру Боркман. Разве он не сказал на суде, что это я положила начало его разорению? Что это я тратила слишком много?..
Элла Рентхейм (осторожно). А разве это уж совсем неправда?
Фру Боркман. Да не сам ли он желал того? Ставил дом на такую бессмысленно широкую ногу…
Элла Рентхейм. Знаю, знаю. Но оттого-то тебе и следовало бы сдерживаться самой. А ты это вряд ли делала.
Фру Боркман. Почем же я знала, что он давал мне тратить… не свои деньги? Сам-то он как сорил ими? В десять раз хуже моего!
Элла Рентхейм (сдержанно). Пожалуй, его положение обязывало. В значительной степени, во всяком случае.
Фру Боркман (презрительно). Как же, только и речи было что о «представительстве»! Вот он и представительствовал… вовсю! Разъезжал на четверке, точно король! Заставлял людей ухаживать за собой, кланяться, расшаркиваться, точно перед королем! (Смеется.) Его по всей стране иначе и не называли, как прямо по имени, точно короля: «Йун Габриэль», «Йун Габриэль»! Все отлично знали, что за сила такая Йун Габриэль!
Элла Рентхейм (твердо и горячо). Он и был тогда силой.
Фру Боркман. Да, с виду. Но он никогда ни единым словом не обмолвился мне о настоящем положении дел. Никогда и не заикнулся о том, откуда брались средства.
Элла Рентхейм. Да, да… И другие, верно, не подозревали этого.
Фру Боркман. Ну и пусть другие. Но мне-то он обязан был говорить правду. А он никогда не говорил!.. Все только лгал… лгал мне без конца…
Элла Рентхейм (перебивая). Едва ли, Гунхильд! Он, может быть, утаивал, но лгать — наверно не лгал.
Фру Боркман. Да, да, называй как хочешь. Выходит одно и то же… Но вот и рухнуло все. Все как есть. Все великолепие пошло прахом.
Элла Рентхейм (как бы про себя). Да, все рухнуло… для него… и для других.
Фру Боркман (грозно выпрямляясь). Но скажу тебе, Элла, я все же не сдамся! Я сумею добиться удовлетворения! Поверь мне!
Элла Рентхейм (напряженно). Удовлетворения? Что ты хочешь этим сказать?
Фру Боркман. Удовлетворения за потерю имени, чести и благосостояния! Удовлетворения за всю свою исковерканную судьбу, вот что хочу сказать. Знай, у меня есть кое-кто в резерве. Кто-то смоет дочиста всю эту грязь, которою забрызгал нас директор банка.