Реджина давно перестала загадывать желания на падающие звёзды. Желать бесполезно и бессмысленно. Желания не помогли бы ей стать той, кем она являлась сейчас. Не могли заплатить за колледж, не могли успокоить её, когда у полуторамесячного Генри случились колики. Но сейчас она присела за стойку и, положив подбородок на сложенные руки, глядя на маленькую голубую свечку, мерцающую в темноте, загадала желание. Самое отчаянное своё желание.
Приведи её домой.
* * *
Снова выпал снег. На этот раз земля побелела уже в конце ноября, и крики напуганных глобальным потеплением защитников природы ненадолго смолкли. И, хотя снега было немного, Реджина пообещала Генри, что они покатаются на санках с холма в парке. И сейчас она зорко наблюдала за ним, дрожа от холода на скамейке, спрятав руки в муфту и прижав к боку термос. Хотя Генри присмотр, кажется, был не нужен. Раз за разом он втаскивал санки на вершину холма, садился и со смехом и радостными криками летел вниз.
- Реджина.
Подняв глаза, брюнетка увидела тепло улыбающегося Арчи Хоппера, как всегда одетого в твид и с Понго на поводке.
- Я вас давно не видел.
- Я не ваша пациентка, доктор Хоппер, – ответила Реджина, снова поворачиваясь к Генри.
Не обратив внимания на явно грубый ответ, Арчи присел рядом, спуская Понго с поводка. Получив свободу, далматинец тут же понесся к Генри и перевернул санки с радостно взвизгнувшим мальчишкой. Реджина припомнила, как в детстве Генри постоянно пытался оседлать собаку, говоря, что Понго – его благородный скакун. Теперь мальчик перерос своего друга, и хотя далматинец всё еще терпеливо сносил детские попытки превратить его в лошадь, оба, и пёс, и ребёнок, понимали, что те дни безвозвратно минули.
- Как вы? – спросил Арчи.
- Хорошо.
- А Генри?
- Прекрасно.
- Он выглядит счастливым.
Реджина секунду помолчала и слегка улыбнулась, глядя как Генри и Понго возятся в снегу.
- Конечно, он счастлив.
- А вы? – прямо спросил психотерапевт.
Миллс хмыкнула, поджав губы:
- Конечно, я счастлива.
- Я просто имею в виду, – продолжал почти пораженный Хоппер, – я слышал, что говорят про Эмму.
Реджина резко повернулась к нему:
- Никогда бы не заподозрила в вас сплетника, доктор.
- Я не знаю подробностей, – быстро заверил он, – я просто хотел сказать, если вы захотите поговорить, Реджина, моя дверь всегда открыта.
Брюнетка встала и, подхватив термос, крепко сжала его в руках:
- Не понимаю, о чем вы.
Она позвала Генри, который явно был разочарован, что приходится уходить из парка так рано.
* * *
Через две недели после этого разговора Реджина всё-таки пришла к дверям кабинета Арчи, не в силах вынести тот ад, которым стали для неё праздники.
Работа превратилась для Реджины в постоянный источник стрессов, особенно после того, как пьяный Лерой разнес киркой главный распределительный щиток на электростанции и обесточил весь Сторбрук на четыре дня. Его арестовали, но какой в этом толк? Мэрию всё равно завалили отчетами об авариях. К счастью, из-за причиненного Лероем ущерба и различных судебных издержек ежегодные рождественские гуляния пришлось отменить, и Миллс была избавлена от необходимости в них участвовать. Одним стрессом меньше, обрадовалась она, но жизнь тут же подбросила ей замену.
Генри заболел. Во время отключения электричества температура в доме понизилась, и уязвимому детскому организму этого оказалось достаточно. Он хлюпал носом и горел, не вставал с постели и спал большую часть времени. А Реджина могла только давать сыну антибиотики, растирать его согревающей мазью, чтоб мальчик мог дышать, и обнимать его.
Генри всё время плакал и не мог уснуть. Праздники почти наступили, и Реджина знала, что это значит, хотя и не признавалась в этом даже себе. Мысль, которую она упорно гнала из головы днём, неотступно возвращалась ночью, лишая её сна. И эта бессонница была для неё столь же изнурительна, как лихорадка для Генри. И той декабрьской ночью, когда крики сына заставили её вскочить и прибежать в детскую, Реджина попросту оказалась не готова к тому, что услышала.
- Я хочу видеть Эмму! – в горячечном полусне он плакал и всхлипывал, покрытый испариной. Запутавшись в мокрой от пота пижаме, мальчик метался по кровати с закрытыми глазами и вскрикивал, пытаясь отогнать чудовищ, крепко державших его.
- Ш-ш-ш-ш, – успокаивала Реджина, посадив его на подушки и вытирая лоб мокрым полотенцем, – проснись, солнышко. Это всего лишь сон.
Не переставая всхлипывать, Генри позволил снять с себя рубашку. Реджина принялась растирать ему спину:
- Эмма!
- Генри, - она прижалась к нему лбом, в тихом отчаянии. – Детка, Эммы здесь нет. Ты должен проснуться.
Он заплакал громче, плач эхом разносился по пустому дому. Что бы она ни делала, Реджине не удавалось разбудить малыша.
- Генри, – умоляюще позвала женщина, быстро встав, чтоб достать свежую футболку, – хватит.
Когда она снова присела рядом с ним, Генри уже почти проснулся.
- Мамочка-а-а-а! – он захлёбывался плачем и хриплым кашлем.
Она надела на него футболку, прижимая голову сына к груди:
- Знаю, солнышко. Тебе станет лучше, если ты поспишь.
Брюнетка начала напевать их любимую испанскую колыбельную, но Генри яростно отпрянул от неё.
- Нет! – громче крикнул он. – Я хочу видеть Эмму! – всхлипывая, он снова и снова повторял имя солдата.
Реджина бессильно покачала головой, к глазам подступили слёзы.
- Генри, – в голосе прозвучало предупреждение, – её здесь нет. Хватит.
- Эмма-а-а-а-а-а! – закричал Генри так громко, что Реджина поперхнулась.
- Её здесь нет, Генри! Она умерла! – Реджина в ужасе зажала рот ладонями, испуганно глядя на сына, и вскочила с кровати, желая сбежать от слов, сорвавшихся помимо её воли, от себя самой.
Генри умолк. Тишина в комнате нарушалась только его тяжелым дыханием. Он смотрел на мать так, будто она превратилась в чудовище из его кошмаров, и тихонько икал. И Реджина хотела только одного – забиться в самый тёмный угол и больше никогда не выходить на свет. Его губы задрожали. Глаза наполнились слезами. Он прижал одеяло к груди. Прежде, чем Генри успел заплакать, мама бросилась к нему и обняла. В этот раз он не оттолкнул её.