Он испустил еще один крик, на этот раз — крик ненависти, повернулся к нуллианаку, сжимая в руке револьвер, о котором его заставили забыть разглагольствования твари, и выстрелил ему в сердце. Нуллианака отбросило на стену, руки его безвольно повисли, а голова заискрилась последним предсмертным светом. Потом Миляга вновь оглянулся на Хуззах и увидел, что разряд выедает ее изнутри и плоть ее перетекает по линии взгляда убийцы туда, откуда вылетел смертоносный разряд. Он видел, как лицо ее исчезло, а ее члены, которые и так не отличались особой крепостью, растворяются и следуют тем же путем. Однако, прежде чем она оказалась полностью поглощенной нуллианаком, пуля Миляги сделала свое дело. Поток энергии нарушился и распался. Когда это случилось, наступила полная тьма, в которой Миляга не мог различить даже тело твари. Потом на холме вновь стали рваться снаряды, и в их кратких вспышках Миляга увидел лежащий в грязи труп нуллианака.
Он понаблюдал за ним в ожидании какого-нибудь последнего акта мести со стороны твари, но ничего не произошло. Свет померк, и Миляга пошел по переулку, угнетенный не только тем, что не сумел спасти Хуззах, но и своей неспособностью понять, что же все-таки произошло. Словом, девочка была убита насильником, и он не сумел спасти ее. Но он уже слишком долго блуждал по Доминионам, чтобы удовлетвориться таким простым отчетом. За всем этим скрывалась нечто большее, чем неудовлетворенная похоть и внезапная смерть. Прозвучали слова, более подходящие для церковной кафедры, чем для сточной канавы. Разве сам он не назвал Хуззах своим ангелом? Разве не видел, какой серафический облик приняла она перед смертью, зная, что должна умереть и смиряясь со своей судьбой? И разве его в свою очередь не назвали скверным спасителем, и не доказал ли он справедливость этого обвинения, не сумев уберечь ее? Все это были высокие слова, но ему было необходимо верить в их уместность, и не затем, чтобы предаваться мессианским фантазиям, а для того, чтобы скорбь его смягчилась надеждой на то, что за всем этим скрывается какая-то высокая цель, которую со временем ему предстоит узнать и понять.
Новая вспышка осветила переулок, и тень Миляги упала на нечто копошащееся в нечистотах. Ему потребовалось несколько мгновений, чтобы понять, что он видит перед собой. Когда это произошло, он испустил крик. Хуззах была поглощена нуллианаком не полностью. Какие-то лохмотья ее кожи и мышц, упавшие в грязь, после того как пуля прервала каннибальскую трапезу твари, все еще дергались среди гниющих отбросов. Очертания были неузнаваемо обезображены. Собственно говоря, если бы они не двигались в складках ее окровавленной одежды, он бы никогда не подумал, что это останки ее плоти. Он наклонился, чтобы притронуться к ним, но прежде, чем он успел сделать это, теплившаяся в них жизнь угасла.
Он поднялся, переполненный ярости, переполненный отвращением перед нечистотами у него под ногами и мертвыми, опустевшими домами, среди которых они текут, переполненный презрением к самому себе за то, что остался живым, когда его ангел погиб. Обратив взгляд к ближайшей стене, он поднес к губам не одну, а обе руки, намереваясь сделать то немногое, что он мог, чтобы похоронить останки.
Ненависть и отвращение усилили его пневму, и, вылетев из него, она разрушила не одну стену, а несколько, пробив содрогнувшиеся дома, словно пуля — колоду карт. Падение одного тянуло за собой следующий, и облако пыли все росло и росло, по мере того как новые дома превращались в руины.
Он побежал по переулку вслед за пневмой, опасаясь, что его отвращение может повлечь за собой более тяжкие последствия, чем он предполагал. Пневма направлялась к Ликерши-стрит, где по-прежнему кружили толпы, не подозревающие о ее приближении. Разумеется, то были не невинные овечки, но это не означало, что они заслужили смерть. Он пожалел, что не может вдохнуть пневму с той же легкостью, с которой выдохнул ее. Она уже действовала независимо от него, и все, что ему оставалось, — это бежать за ней, пока она крушила дом за домом, и надеяться, что она израсходует свою силу, не добравшись до уличных толп. Сквозь дождь обломков он мог уже различить огни Ликериш-стрит. Он побежал быстрее, надеясь обогнать пневму, и в тот момент, когда глазам его открылась толпа, ставшая за время его отсутствия еще гуще, он был уже чуть впереди ее. Некоторые оторвались от осмотра товара, чтобы понаблюдать за зрелищем разрушений. Он видел их тупые взгляды, видел их глупые улыбки, видел, как они покачивают головами, видел, что они не способны понять, какая опасность приближается к ним. Понимая, что любая попытка предупреждения утонет в окружающем гаме, он выбежал из переулка и бросился в самую гущу толпы, намереваясь разогнать ее, но его безумствование только привлекло к себе новых зрителей, которые в свою очередь заинтересовались катастрофой в переулке. Один или двое все-таки уловили надвигающуюся угрозу, и любопытство сменилось на их лицах страхом. И наконец, слишком поздно, их тревога передалась окружающим, и началось общее бегство.
Однако пневма действовала быстро. Она пробила последнюю стену, обрушив на улицу дождь камней и деревянных обломков, и поразила толпу в том месте, где она была гуще всего. Если бы Хапексамендиос в припадке очистительного гнева надумал покарать Ликериш-стрит, едва ли он добился бы лучших результатов. То, что еще несколько секунд назад было толпой озадаченных зевак, за одно мгновение превратилось в месиво мяса и костей.
Хотя Миляга находился в эпицентре катастрофы, никакого вреда пневма ему не причинила, и он мог наблюдать, как его ужасное оружие вершит свой суд. Было очевидно, что уничтожение целого ряда домов ничуть не уменьшило ее силы. Ясно было и то, что, врезавшись в толпу, пневма вовсе не следовала той траектории, по которой направили ее губы Миляги. Она отыскивала живую плоть и явно не собиралась успокаиваться до тех пор, пока не истребит всех.
Эта перспектива его ужаснула. Ничего подобного не входило в его намерения. Судя по всему, из ситуации был только один выход, и он немедленно испробовал его, встав на пути пневмы. К этому моменту он уже много раз использовал силу, таящуюся в его легких, — в первый раз против брата нуллианака в Ванаэфе, затем дважды в горах и, наконец, на острове, когда они убегали из сумасшедшего дома Вигора Н’ашапа, — но за все это время он не получил ни малейшего представления о том, как эта сила выглядит со стороны. Что это — отрыжка ярмарочного огнеглотателя или пуля, отлитая из воли и воздуха, почти незаметная до момента, когда она свершит свое дело? Возможно, раньше она так и выглядела, но сейчас, когда он встал у нее на пути, он увидел, что пневма собрала по дороге пыль и кровь и из этих стихий слепила обличье своего создателя. Именно его лицо, хотя и довольно грубо сработанное, двигалось ему навстречу — его лоб, его глаза, его открытый рот, выдыхающий дыхание, которое дала ему жизнь. Приблизившись к своему создателю, пневма не стала замедлять полет и ударила его в грудь точно так же, как и всех остальных. Он почувствовал удар, но не был повержен. Сила, распознавшая свой источник, разрядилась в его организме, растекаясь по телу до самых кончиков пальцев. В следующее мгновение шок прошел, и он остался стоять посреди разрушений, с широко разведенными руками, в облаке пыли, которая медленно оседала вокруг.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});