Читать интересную книгу Яковлев А. Сумерки - Неизвестно

Система засасывала всех, даже самых порядочных и честных. Интеллектуалы писали порой смелые строки, но оставались весьма податливыми к ласкам власти. По-совет- ски грызлись между собой, по-советски доносили, по-совет- ски гордились своим якобы историческим предназначени­ем. Повторяю, все были советскими, других у ЦК КПСС и КГБ на учете не состояло.

Мы жили в тисках противоречия между Сущим и Долж­ным, которое мы не поняли до сих пор. Как писал академик И. Павлов: «Русский ум не привязан к фактам. Он больше лю­бит слова и ими оперирует. Мы занимаемся коллекциониро­ванием слов, а не изучением жизни. Мозг, голову поставили вниз, а ноги вверх. То, что составляет культуру, умствен­ную силу нации, то обесценено... И все это, конечно, обрече­но на гибель как слепое отрицание действительности».

Метания между реальным и виртуальным, между Сущим и Должным продолжаются до сих пор. Окаянный россий­ский вопрос — что делать? — столетиями звучит трубным призывом к Должному — сказочному, прекрасному, солнеч­ному — и одновременно служит театральным занавесом или изгородью от Сущего.

Пока нам не приходит в голову спросить самих себя: а че­го не надо делать? Отсюда и вечные российские грабли, ко­торые больно бьют нас, ибо все время наступаем на них в темноте незнания самих себя, живем без покаяния, боясь, что не будет прощения, и все время лелеем призрачное зав­тра. В этом надрывном беге мы оставляем позади себя мил­лионы бессмысленных смертей, реки безутешных слез, несостоявшуюся молодость и любовь. Нас тысячу лет учат ненавидеть, и мы находим в этом некое дьявольское удовлет­ворение, что и привело к глубокому духовному кризису нации. Мы сами, и никто другой, содеяли свою судьбу, унич­тожив миллионы людей в войнах и междоусобицах, органи­зованных большевиками — ненавистниками России, уничто­жив крестьянство и интеллигенцию, порушив животворящие основы народной жизни.

Раболепие и нищета взяли верх над свободой и богатст­вом, а общественно-созидательное начало заметно потеснено люмпен-распределительным. Отвела ли нам история лучшую долю? Не знаю. Возвысим ли мы Сущее? Тоже не знаю.

Вот по этим запутанным и обледенелым тропам и зашага­ла новая революция и снова натолкнулась на гранитную сте­ну Должного, не разобравшись еще в Сущем. Воля пришла, а свободы человека как не было, так и нет. Она, оказывается, мешает строить Должное.

Горбачев и Ельцин тоже были в поисках Должного. Сис­тема продолжала держать их в своих цепких лапах. Конечно, я включаю сюда и себя. Демонстрация того, что ты знаешь о своей преданности будущему, то есть коммунизму, жертвуя настоящим, была для всех строго обязательна. На каждой карьерной ступеньке все номенклатурщики должны были хорошенько постучать хвостиком, портретирируя свою ло­яльность и преданность идеям прекрасного будущего. Иск­ренность каждого стука оценивалась КГБ при очередном на­значении. Оставалась только родная кухня, но и там свобода слова нередко давала сбои, если говорили вслух и не в оди­ночку.

Говорят, что между маниловщиной и безответственно­стью и нет особой разницы, когда этакие милые идеалисты попадают на решающие государственные посты. Но все-таки маниловы, а не унтер-пришибеевы оказались в нашей стране людьми, обретшими власть во время Перестройки. Они просто не сразу поняли, что с ней делать. 70 лет околоточные отшибали центры в мозгу, которые руководят принятием ре­шений. А потому и появились попытки сооружать хитроум­ные приспособления, чтобы приспосабливать демократию к советской системе, что, в сущности, означало оживлять ры­бок в горячей кастрюле с ухой.

Сталинская идея о винтиках была реализована безупреч­но. Стандартные винтики подходили и для ракет, и для уни­тазов, и для разгрома любых ревизионистов. Я и сам хорошо помню, как начальники — министры и первые секретари — охотно отзывались на любую просьбу «большого ЦК» высту­пить на любом собрании, но только просили сказать, кого разорвать в клочья и за что. О каких-то там взглядах и речи не шло. Российская правящая элита давно уже стала в массе своей безвзглядной. Она верила только в карьерную практи­ку. Наука о креслологии, а не марксизм, формировала убеж­дения номенклатуры.

Тому же, кто был отягощен собственным мнением, жи­лось непросто, такой человек производил странное впечат­ление своей молчаливостью, погруженностью в себя. «Что- то он странно ведет себя, все время молчит. О чем он мол­чит? Хотелось бы знать». Подобных людей мучила совесть, но они видели бессмысленность публичной протестной бра­вады.

Горбачев не относился к числу молчаливых, но и к иде­ологическим зубодерам не принадлежал. Его, скорее, можно было отнести к категории всеядных, то есть к большинству. Прогуливаясь, скажем, с одним важным человеком, он мог вполне искренне согласиться с самыми либеральными мыс­лями, тем более что они упаковывались в надежный миро­воззренческий короб: «улучшить социализм», «больше Лени­на» и т. п. Беседуя с другим, он мог не очень охотно, но под­дакнуть ему, что надо бы покруче взять этот народ за морды, поскольку он совсем подраспустился.

Я уверен, если бы андроповские почки были здоровы и страна прожила бы несколько лет под Андроповым, Горба­чев в качестве наследника вписался бы в жесткие схемы генсека, хотя, возможно, и с некоторыми поправками на собственные взгляды. Именно Горбачев был нужен Андро­пову в Москве. Горбачев, а не кто-то другой. Повторяю, по-настоящему твердых убеждений у Горбачева не сложи­лось, да и не могло сложиться. Было демократическое на­правление мысли, но, как говорится, без подробностей. Та­кое направление было в те времена достаточно модным, им иногда бравировали, оно служило как бы нравственным пропуском в элитные круги интеллигенции. Вообще говоря, мы часто путаем раскованность с либерализмом. Набоков очень точно написал о политическом советском анекдоте, которым мы все гордились как формой политического про­теста: «Это похоже на болтовню дворни о барине. Соберут­ся на конюшне и чешут языки. А позовет барин — тут же бегом и готовы к услужению...»

Мы готовы к услужению и сегодня. В этом-то и состоит вся загвоздка в нашей жизни.

Спросят: а возможно ли было все задуманное реализовать за тот короткий срок, который был отведен нам, реформато­рам? Что-то, наверное, можно было, но далеко не все. Всякое явление и действие, в том числе и поведение лидеров, можно более или менее точно оценить только в контексте времени. Общество по многим вопросам было не готово к кардиналь­ным переменам. Общество, в котором властвовала могущест­венная партия, насквозь пропитанная догмами и жесткой дисциплиной, скорее похожей на страх.

Теперь-то все смелые, а сколько их было тогда?Поистине великий вклад внесла Перестройка в оздоровление мировой обстановки. Начиная с 1985 года мы твердо встали на путь умиротворения, но афганская война еще продолжа­лась, лозунги об империализме, классовой борьбе и борьбе с буржуазной идеологией еще хрипели на митингах, иноземные компартии продолжали просить валюту на борьбу с капита­лизмом. Но шаг за шагом создавался образ новой страны, го­товой к искреннему сотрудничеству по широкому фронту. Мы заявили о нашем новом миропонимании — о целостном и взаимозависимом мире.

На Западе некоторые политики хотят присвоить себе по­беду в «холодной войне». Странным в этом плане является утверждение бывшего президента США Буша-старшего о том, что именно США одержали такую победу. Кого же по­бедили, хотелось бы уразуметь? Если собственную политику «холодной войны» и свой военно-промышленный комплекс, то в этом контексте можно поразмышлять, припомнив раз­ные аспекты событий времен ядерной конфронтации. К то­му же не следовало бы забывать, что первоначальные ини­циативы об окончании «холодной войны» исходили после 1985 года от Советского Союза, новое руководство которого поняло, что непомерный груз гонки вооружений неизбежно приведет мир к еще более острой форме ракетного проти­востояния, равно как и экономическому краху многих стран.

Это вовсе не предположения. Я участвовал в выработке новых подходов к международным делам. Хорошо помню первую встречу с Рейганом и Шульцем в Женеве. Американ­цы не скрывали, что не верят в крутые повороты в советской политике, более того, были уверены, что перед ними разыг­рывается очередной коммунистический спектакль обмана. А Рейган вообще вел себя подчеркнуто холодно, он еще не только не отошел от своей формулы, что СССР — это «импе­рия зла», но и продолжал соответственно строить свою поли­тику. Не буду рассказывать о деталях переговоров — они достаточно подробно описаны и в мемуарах Горбачева, и в обширной литературе, посвященной окончанию «холодной войны». Ограничусь лишь несколькими памятными случаями.

Михаил Сергеевич очень волновался перед пресс-конфе- ренцией в Женеве. Это и понятно. Первая встреча с амери­канским президентом. Мировая печать гудела. Объективные репортажи перемежались с разными выдумками, предполо­жениями. Фантазия лилась через край. Наша пресс-группа готовила варианты заявлений Горбачева. Однажды, уже за полночь, я пошел в его резиденцию согласовать какие-то по-зиции. Он еще не спал, был в халате, сидел за столом и что-то писал. На следующий день, после замечаний Михаила Сергеевича по тексту, я вносил поправки, приложив бумагу к стене невзрачного коридорчика около сцены. Люди снова­ли за моей спиной, о чем-то спрашивали, но я ничего не слы­шал и не видел. Кажется, мелочи, но и детали истории...