то, что оба заговорили по-армянски, между тем, как до появления юноши «прорицатель», курдский монах, говорил с Асланом по-курдски.
Аслан оставался невозмутимым. С присущей врачу заботливостью, как бы со старцем не произошел удар, он усадил его на пол. Но юноша не выпускал старца из объятий, целовал седую голову, руки, выжженный на его лбу шрам, приговаривая:
— Боже мой!.. Мог ли я ожидать!..
— Мурад, дорогое дитя мое, — промолвил старец, придя в себя, — ты опять видишь меня в позорной роли. Ты вправе заключить, что старый «хачагох»[113], закоренелый преступник, все еще не исправился… Если б ты знал, что заставило меня заняться этим гнусным ремеслом, ты бы простил меня, мой добрый Мурад…
— И полюбил бы вас… — прибавил Аслан.
Юноша вновь схватил руку старика, приложился к ней, говоря:
— Да, полюбил бы… и люблю… Теперь мне понятно все… все ясно… Ни одно твое доброе дело, никакое раскаяние не в силах было б искупить твоих прошлых грехов… Теперь, теперь ты смыл с себя весь позор, очистил свою совесть. Твой самоотверженный поступок ради высокой цели загладит все твои прошлые преступления.
— Мои прошлые преступления, — повторил старец, отирая слезы… — Ужели небо столь милосердно, что простит содеянные мной злодеяния… Я давно раскаялся, но не жду прощения… Надежда на искупление, которую каждый благочестивый христианин хранит в душе своей, давно во мне умерла… Пусть кромешный ад будет мне уделом… Пусть будет мне суждено сожительство с дьяволами и сатаной, пусть новое преступление прибавится к бесчисленным моим прегрешениям, — но я все же выполню, непременно выполню данный мною обет!
Аслан схватил руку старца и с благодарностью пожал ее. Его примеру последовал и юноша.
По-видимому, между стариком и юношей существовали давние связи… темные и подозрительные. Сначала я принял юношу за сына старца, но он называл его «кумом». Оба имени — кум Петрос и Мурад — были знакомы мне.
— Ты и я, — заговорил вновь Мурад, — все наши способности, все наши умственные и духовные силы растратили на бесчестные дела… Но кем были «мы»? Мы действовали ради мелких личных выгод, исходили из грязных побуждений… Мы забыли, что существуют более возвышенные цели в жизни — общественное благо. Мы заботились исключительно о своем благе, да и то незаконными путями. Мы забыли, что имеются обязанности к нации, к родине, к человечеству. Мы превратились в ржавчину, которая все разъедает и уничтожает. И за наши дела нас прозвали позорным именем «хачагох», грабителями святыни. Да, мы похищали у людей самое дорогое и святое для них: их жизнь, честь и достояние. Нашей алчности не было предела, в нас умерла совесть. Нам удавались всякие злодеяния — и это еще более разжигало наши безнравственные устремления. Но настал час, и мы должны совлечь с себя ветхие одежды, стать новыми людьми, с новой энергией устремиться к светлому и благородному, все наши помыслы и силы, которые были направлены только на злодеяния, отдадим на благо общества…
Старик обхватил руками голову Мурада и поцеловал его в лоб. Так говорил слуга, погонщик мулов, которого я считал человеком неразвитым и необразованным! Что за притча?
Он встал и вышел из палатки. Аслан дал мне знать, чтоб я также удалился.
О чем говорили они наедине — не знаю. Беседа их затянулась. Мы с Мурадом сидели далеко, подле лошадей и ничего не могли расслышать. Затем они опустили полу шатра. Казалось, легли спать, но огонь горел до рассвета.
Прохлада ночи заставила забыть перенесенные муки знойного дня. С моря дул нежный ветерок, неся с собой благоухания душистых полей Артоса. Небо заволокло тучами, звезды погасли. Время от времени падали крупные капли дождя; со стороны крепости слышались глухие раскаты грома, сверкала молния. Чудилось мне, будто армянский и вавилонский великаны вступили в бой, и рушатся горы под ударами их палиц.
Мурад с товарищем возились подле коней, покрывали их паласами, чтоб в случае проливного дождя не промочило их. Лежа на траве, я глядел в непроглядную тьму. Кругом все было окутано мраком, как и будущее этой страны…
Мне неотступно мерещился образ седовласого «прорицателя», звенели в голове загадочные слова таинственного старца. Я не мог разгадать смысла этих слов. Но два имени — Мурад и кум Петрос — разъяснили мне многое. Оба — известные «хачагохи», темных дел мастера, прославившиеся в Салмасте! Много удивительных рассказов пришлось мне слышать о них…
Сомнения мои стали постепенно рассеиваться. Меня давно уже мучила мысль, где я мог прежде видеть Мурада, лицо которого казалось мне знакомым. И наконец вспомнил…
Читатель, помнишь ли ты ту злополучную ночь, когда я бежал из школы тер Тодика и бродил в отчаянии по Старому городу, не зная, куда держать путь. Я повстречался тогда с Каро, и он повел меня к развалинам, в арабский минарет. Там впервые увидел я его друзей, Аслана и Саго. В их кружке был тогда и Мурад со своим нынешним приятелем Джалладом. На рассвете Мурад и Джаллад исчезли неизвестно куда. Что с ними стало, я так и не узнал. Прошли месяцы — и я вновь столкнулся с ними, но в совершенно иной обстановке: товарищи Аслана и Каро служили теперь погонщиками мулов в караване арзрумца Артина… Какое странное превращение! В чем смысл этих превращений? Чтó связывало Артина, Аслана с другими? Кому принадлежали мулы? Эти вопросы неотступно занимали мое воображение и вызывали разнообразные догадки и предположения…
Мурад и кум Петрос! Их имена приводили меня в трепет. Да, оба были известными «хачагохами»! Неужели нравственно испорченный «хачагох» способен на доброе дело? Неужели можно надеяться на искренность людей, которые в течение всей своей жизни притворялись, обманывали, нарушали все требования справедливости? Я удивился Аслану, его наивности — как он мог общаться с подобными им гнусными людьми.
Но когда вспомнил я трогательную сцену в палатке и полные глубокого чувства слова Мурада, — спадала мрачная завеса, и моим глазам открывался новый лучезарный горизонт. Я понимал, что даже мерзостный «хачагох» может исправиться, очиститься от старой скверны и отдаться на служение добру. Слова, полные глубокого смысла! Неужели «хачагохом» может быть только житель Салмаста или Савра? «Хачагохом» может быть и священник, и ремесленник, и купец, и учитель, и чиновник, — словом, все, кому присущи отличительные черты «хачагоха», «кто испорчен» в корне, одарён способностями, но применяет эти способности ко всему дурному и безнравственному. «Настал час — и мы должны совлечь с себя ветхие одежды, стать новыми людьми, с новой энергией устремиться к светлому и благородному, все наши помыслы и силы,