поблагодарили за услуги. Но когда он завел речь, что пора бы заняться главными вопросами, ради которых он прибыл, его ждало немалое разочарование. Царь и бояре выразили крайнее удивление. Пояснили, что приглашали папских дипломатов только для посредничества и ни для чего более.
Относительно антитурецкого союза с Испанией, Францией, Польшей, германским императором резонно указали: когда эти государства пришлют в Россию своих послов с конкретными предложениями, тогда с ними и будет разговор. О дозволении венецианцам свободно торговать в России и строить костелы было отвечено, что они и без того торгуют, им никто не запрещает исповедовать свою религию на нашей земле, держать латинских священников. Но строить костелы в царских владениях нельзя, и впредь такого разрешения не будет. А насчет унии Иван Грозный развел руками. Сказал, что в его возрасте поздно менять веру, и папе он никогда об этом не писал. И ведь действительно не писал. Обращался просто о «дружбе». А в письме к Баторию всего-навсего констатировал факт, что когда-то состоялся Флорентийский собор, и на нем был представитель от Руси. Книгу деяний собора Иван Васильевич принял, согласился, что ее интересно будет почитать. Но больше ничего не было! Ватикан сам принял желаемое за действительное, загипнотизировал себя собственными иллюзиями. Приходилось ли обижаться, что его так обставили?
Поссевино все-таки хотел организовать прения о вере. Царь отказывался, говорил: «Спор ведет к ссоре, а я желаю тишины и любви». Но иезуит настаивал. Ему же предстояло отчитаться, что он хотя бы предпринял попытку. Иван Грозный нехотя согласился. Диспут состоялся 21 февраля 1582 г., присутствовали царь, бояре, ученые представители русского духовенства. Поссевино снова начал с радужных политических соблазнов — что соединение церквей обеспечит государю неодолимый союз со всеми европейскими монархами, «ты возьмешь не только Киев, но и всю империю Византийскую, отъятую Богом у греков за их раскол и неповиновение». Отвечал ему сам Иван Грозный: «Греки нам не Евангелие, мы верим Христу, а не грекам. Что касается до Восточной империи, то знай, что я доволен своим и не желаю никаких новых государств» [743].
Он говорил спокойно, уверенно вел свою линию. И случилось то, на что церковные, да и светские историки, к сожалению, не обратили внимания. Иезуит, имевший огромный опыт и специальную подготовку для религиозных дискуссий, проиграл. Не в силах сбить Ивана Васильевича с его позиции, увлечь материальными приманками, он начал дергаться, злиться, и из него вместо хитрых риторических приемов полезла тупая католическая гордыня. Он противопоставлял «апостольскую» церковь — «вашей», утверждал, что русские «новоуки» в вере, а «святой отец» — глава всех христиан, учитель всех монархов, «сопрестольник апостола Петра, Христова сопрестольника» [743].
Но тут уж он подставился. Особенно такому квалифицированному богослову, как царь. Иван Грозный возразил, что у христиан только один Святой Отец — на небесах. Противопоставил «христианскую» церковь — «латинской». И указал, как непомерно занеслись папы, производя себя в «сопрестольники» Христа, установив обычаи носить себя на троне, целовать туфлю, нашивать на обувь распятия. «И папа не Христос, и престол, на чем папу носят, не облак, а которые носят его, те не ангелы — папе Григорию не подобает Христу подобитись и сопрестольником ему быть». Вывод следовал: «Который папа не по Христову учению и не по апостольскому преданию почнет жити, и тот папа волк, а не пастырь» [744]. Впрочем, увидев, что Поссевино закипятился, он смягчил акценты — что под волком подразумевает не лично Григория XIII, а неправедных пап. И пояснил, что был прав, не желая этой дискуссии, «невольно досаждаем друг другу». Тем и закончилась попытка одного из лучших специалистов Ватикана переспорить царя.
Но в первое воскресенье Великого Поста Иван Грозный вызвал Поссевино и пригласил вместе с собой и с боярами на богослужение в Успенском соборе. Папский посланец счел это «грубостью». С возмущением представил, как он должен будет кланяться митрополиту, возле самого входа в собор свернул в сторону и покинул царскую процессию. В воспоминаниях он хвастался своим «ослушанием», так и не поняв, что государь еще раз выиграл спор с ним. Наглядно продемонстрировал, как проповедник, призывающий к объединению церквей, сам брезгует войти в храм. А кроме того, это же была Неделя Торжества Православия! Праздник, когда Православная Церковь возглашает анафему всем еретикам. Случайно ли иезуита как ветром сдуло от дверей собора?
Нет, Иван Васильевич не хотел конфликтовать с Римом. Готов был поддерживать с ним отношения — но сугубо светские и взаимовыгодные. Вместе с Поссевино к Григорию XIII отправился его дипломат Молвянинов, повез письма царя. Но Ватикан весьма откровенно показал цели своей политики. С провалом униатских проектов кончилась и «дружба». На царские грамоты «святой отец» даже не счел нужным ответить [744]. А Поссевино по возвращении из Москвы, в августе 1582 г., выступил перед правительством Венеции и вдруг сообщил, что «Московскому Государю жить не долго» [745]. Откуда у него возникла такая уверенность? Поссевино являлся не частным лицом, а дипломатом, в том числе представлял интересы Венеции, его выступление было официальным отчетом.
Откуда он мог знать о том, что случится через полтора года? Ведь царь был еще не стар, относительно здоров, чему имеется доказательство — 19 октября 1582 г. царица Мария родила совершенно здорового сына Дмитрия. Зачинали его в январе, когда заключалось Ям-Запольское перемирие и Москва была в трауре по царевичу Ивану. Так же, как бывало раньше: одного сына не стало — нужен другой. Страшную боль от утраты самого близкого человека надо было преодолевать — и царь преодолевал. Усталость от бесконечных дел надо было перебарывать — и царь перебарывал. А если тяжко, горько на душе — приходилось держать это в себе, только для Господа.
Расслабиться, просто передохнуть, он не мог почти никогда. За одними проблемами сразу накатывались другие. Ям-Запольское перемирие избавило Россию только от главной опасности. Вывело из игры только одного противника из многих. К ногайцам князя Уруса царь отправил посла Пелепелицына с богатыми дарами, чтобы он любой ценой купил мир. Это был подвиг — ведь предыдущее посольство Урус продал в Бухару. Но Пелепелицын самоотверженно приехал к ногайцам, вел переговоры. В августе 1581 г. Урус все же склонился к миру — когда уже пограбил русские земли, а теперь и подарки можно было принять.
Но одновременно, осенью 1581 г., стало разгораться новое восстание в Казанском крае. В советских трудах его объясняли злоупотреблениями царской администрации. Согласиться с этим нельзя. Хищничества случались, но не были такими уж вопиющими и повсеместными. К тому же, местные вожди и старейшины получили право обращаться