Действительно, груз каравана увеличился слоновой костью лучшего качества. Такая богатая добыча радовала всех.
Один, впрочем, человек не принимал ни малейшего участия в общей радости. Этот человек был Карл де Моор. Но так как все привыкли к его угрюмости, то никто не обращал на это внимания.
Склонив голову и нахмурив брови, он думал:
«Гм! Они добыли слоновой кости — пусть так. Но как они ее потащат, когда падут все быки?.. Погоди, мой милый, дорогой Лауренс, еще немного — и ты будешь отомщен! За это тебе ручается твой отец».
Глава XIII
ДЕЛО НАСЕКОМЫХ
Прошло сорок восемь часов с тех пор, как караван вышел из-под мованы. Он выбрал новое место для стоянки, совершенно противоположное первому, и местность, и ландшафт были уже далеко не так удобны; самые лица переселенцев выглядели тоже по-другому: из довольных и веселых они превратились в мрачные и озабоченные.
Только положение повозок, расставленных четырехугольником, напоминало вид прежнего лагеря. Но стада коров и телят, и табуна лошадей, пасшихся, бывало, возле каравана под охраною собак, теперь не видно. Вместо обычных оживления и шума, царствовавших обыкновенно среди переселенцев, в настоящую минуту там уныние и зловещая тишина. Не слышно ни веселого говора, ни смеха. Люди только изредка перекидываются несколькими отрывистыми словами. Они тихо, как тени, бродят, повесив головы и окидывая скорбным взглядом местность вокруг повозок, сплошь усеянную трупами домашних животных.
Разрушительное дело цеце окончено. Все стадо каравана, все эти смиренные четвероногие слуги буров лежат холодными трупами или бьются в последних предсмертных судорогах угасающей жизни…
Злополучные переселенцы до последней минуты не теряли надежды, потому что пали не сразу все животные: симптомы отравления следовали один за другим постепенно. Некоторые животные, несмотря на зной тропического солнца» сильно дрожали, точно в сильный холод; отказывались от пищи; шерсть у них щетиною поднималась кверху, глаза блуждали, челюсти покрывались язвами; при этом они страшно худели и кончали припадком водобоязни, так что их приходилось убивать.
Другие погибали иначе. Это были, по-видимому, самые сильные организмы. Никто и не думал, что они заражены ядом цеце. Их оставляли на ночь спокойно уснувшими, а утром находили мертвыми.
Таким образом, погиб весь скот, а между тем не было недостатка в заботах о несчастных животных. Употребляли все известные и возможные средства, чтобы спасти их. Сначала полагали, что не все поражены ядом насекомого, но потом, со дня на день, пришлось убедиться в противном и признать горькую действительность.
Одна Гильди, лошадь Пита, осталась цела. Сначала думали, что этому счастливому исключению она была обязана тому обстоятельству, что находилась вне лагеря переселенцев во время налета ядовитых насекомых, но потом убедились, что это предположение неверно. Лошадь Гендрика, возвратившаяся в лагерь одновременно с лошадью Пита, пала; одни говорили, что мухи просто случайно не заметили ее, а другие утверждали, что своим спасением Гильди всецело обязана Питу. Молодой человек был так привязан к своему товарищу по приключениям, что не отходил от Гильди ни днем, ни ночью и употреблял все усилия, чтобы не дать ей погибнуть. Хотя изнуренная лошадь и была теперь больше похожа на заморенную клячу, чем на кровного скакуна, но все-таки можно было надеяться, что при хорошем уходе и корме она оправится.
Местность, на которой остановились буры, как сказано выше, вполне гармонировала с их настроением. Это была широкая мрачная котловина, окруженная с двух сторон дикими угрюмыми скалами, почти сходившимися вместе у начала оврага. Над серединой образовавшегося таким образом ущелья нависла громадная глыба, ежеминутно угрожавшая обрушиться вниз. Подножия скал обросли эвфорбами и алоэ, дававшими немного тени. За исключением этой суровой растительности не было другой. Ни деревца, ни травки. Лишь в одном месте котловины виднелось два-три жалких куста, немного тощей травы и несколько экземпляров верблюжьего терновника, на ветвях которого раскачивались, точно длинные кошельки, гнезда птиц-ткачей.
Невдалеке журчал ручей, окаймленный дерном, которого хватило бы на несколько дней на прокорм скота.
Возле этого ручья Пит и поместился со своею лошадью. Молодой человек с самого начала бегства каравана из-под мо-ваны решил отделить Гильди от остальных животных. Ему говорили, что зараза ядом цеце не переходит от одного животного к другому, но он стоял на своем, что лучше изолировать свою лошадь. Упорство свое он оправдывал тем, что Гильди осталась цела, тогда как все другие животные пали.
Молодой человек так добросовестно исполнял роль сиделки около своего четвероногого друга, что спал только днем, пока Гильди кое-как бродила по траве. Не будь ночи так темны, он увидал бы во время своего бдения, как посреди скота неслышно скользила, точно тень, какая-то человеческая фигура.
Появление по ночам этой тени могло бы объяснить бурам некоторые совершенно непонятные случаи внезапной смерти скота, очевидно, вовсе не зараженного ядом цеце. Но переселенцам и в голову не могло прийти подозревать кого-нибудь из своей среды в дурных намерениях. Укусы ядовитых насекомых служили в их глазах совершенно достаточным объяснением падежа животных. Буры сочли бы сумасшедшим того, кто высказал хотя бы малейшее сомнение в этом. Они были уверены, что никому не может быть пользы от такого несчастья, так как весь караван одинаково должен страдать от него не только в настоящем, но и в будущем.
Что теперь предпринять злополучным бурам в этой пустыне, вдали от всякого жилья? Как выбраться из нее? Кто повезет теперь их подвижные дома-повозки?
Убедившись в безвыходности своего положения, переселенцы впали в полное отчаяние. Им оставалось теперь ждать только смерти, которая избавила бы их от всех мучений, предстоящих им в недалеком будущем.
Сидя на громадных каменных глыбах, сорвавшихся с утесов и покрывавших часть оврага, Ян ван Дорн, Клаас Ринвальд и Ганс Блоом обсуждали свое положение.
— Что за ужасное несчастье! — говорил Клаас Ринвальд. — Без овец и коров мы еще могли бы обойтись: наши молодцы настреляли бы нам дичи на пищу, а от недостатка молока еще никто не умирал; но остаться без лошадей и быков — это уж полная погибель! Ведь без них нам отсюда не выбраться…