зазор образовался между мозгом, который старается думать, и телом, которое нехотя, словно из одолжения, подчиняется.
Где-то на северо-западе несет неусыпный дозор британская эскадра. Хорнблауэр задал курс норд-вест, в бакштаг. Если он не найдет Ла-Маншский флот, то обогнет Уэссан и доберется до Англии. Он знал это и, как во сне, не верил. Воспоминание о будуаре Мари де Грасай, о смертельной схватке с Луарой были куда реальнее, чем прочная палуба под ногами или грота-шкот, который он тянул. Он задал Бушу курс, словно играл с ребенком в морские приключения. Он убеждал себя, что явление это ему знакомо, — он и прежде часто замечал, что легко выдерживает одну бессонную ночь, а на вторую воображение начинает шутить с ним шутки, — однако осознание этого не помогало рассеять мысленный туман.
Хорнблауэр подошел к Бушу, чье лицо еле-еле различал в свете нактоуза. Чтобы хоть как-то зацепиться за реальность, он готов был даже побеседовать.
— Устали, мистер Буш?
— Нет, сэр. Ничуть, сэр. А вы, сэр?
Буш видел капитана во многих сражениях и не переоценивал его выносливость.
— Неплохо, спасибо.
— Если ветер подержится, — сказал Буш, осознав, что в кои-то веки капитан приглашает его к разговору, — мы к утру доберемся до эскадры.
— Надеюсь, — ответил Хорнблауэр.
— Господи, сэр, — сказал Буш. — Представляете, что скажут в Англии?
Буш ликовал. Он грезил о славе, о повышении, равно для себя и для капитана.
— В Англии? — повторил Хорнблауэр отрешенно.
Ему самому недосуг было грезить, воображать, как чувствительная британская публика примет капитана, который в одиночку освободил и привел в Англию плененное судно. Он захватил «Аэндорскую волшебницу», потому что подвернулся случай, да еще потому, что хотел нанести врагу чувствительный удар, потом был сперва слишком занят, потом слишком утомлен, чтобы глядеть на свой поступок со стороны. Недоверие к себе, неистребимый пессимизм во всем, что касается собственной карьеры, мешали ему вообразить себя героем дня. Прозаичный Буш видел открывающиеся возможности куда яснее.
— Да, сэр. — Буш внимательно следил за компасом, за ветром и румпелем, но тема была столь захватывающая, что он продолжил с жаром: — Представляете, как «Вестник» напишет про захват «Волшебницы»? Даже и «Морнинг кроникл», сэр.
«Морнинг кроникл» вечно норовила подпустить правительству шпильку: поставить под сомнение победу или раздуть поражение. Томясь в Росасе, Хорнблауэр нередко с тревогой думал, что пишет «Морнинг кроникл» о капитуляции «Сатерленда».
На душе сразу стало тоскливо. Мозг очнулся. Теперь Хорнблауэр убеждал себя, что в оцепенение впал из-за трусливого нежелания смотреть в глаза будущему. До сих пор все было неопределенно — их могли догнать, взять в плен, — теперь он точно, настолько точно, насколько это возможно в море, знал, что доберется до Англии. Его будут судить за сданный «Сатерленд», судить военным судом после восемнадцати лет службы. Трибунал может счесть, что он не сделал всего возможного перед лицом врага, а за это кара одна — смерть. Соответствующая статья Свода законов военного времени, в отличие от прочих, не заканчивается смягчающими словами «или иному наказанию по усмотрению трибунала». Пятьдесят лет назад Бинга[53] расстреляли на основании этой самой статьи.
Можно поставить под сомнение разумность его действий. Быть может, его обвинят в том, что он опрометчиво вступил в бой с многократно превосходящим противником. За это могут уволить со службы, обречь на нищету и всеобщее презрение, а могут ограничиться выговором, то есть всего лишь погубить его карьеру. Трибунал — непредсказуемое испытание, из которого мало кто выходил невредимым. Кокрейн, Сидней Смит и еще пяток блестящих капитанов пострадали от трибуналов. Никому не нужный капитан Хорнблауэр может оказаться следующим.
И трибунал — не единственное испытание, которое ему предстоит. Ребенку уже больше трех месяцев. До этой минуты он не думал о ребенке всерьез — девочка это или мальчик, здоровый или слабенький. Он тревожился о Марии, однако, если быть до конца честным, сознавал — он не хочет возвращаться к Марии. Не хочет. Их ребенок был зачат под влиянием дикой, сводящей с ума ревности к леди Барбаре, которая тогда как раз вышла замуж за Лейтона. Мария в Англии, Мари во Франции — совесть укоряла за обеих, и вопреки ее укорам исподволь закипало влечение к леди Барбаре; притихшее в водовороте событий, оно обещало перейти в неутолимую боль, раковую опухоль, стоит другим заботам отпустить — если это хоть когда-нибудь произойдет.
Буш у румпеля заливался соловьем. Хорнблауэр слышал слова и не понимал смысла.
— Кхе-хм, — произнес он. — Совершенно верно.
Простые радости Буша — дыхание моря, качание палубы под ногами — не трогали Хорнблауэра. В голове теснились горькие мысли. Резкость последней фразы остановила Буша в самый разгар безыскусной и непривычной болтовни. Лейтенант прикусил язык. Хорнблауэр дивился, как Буш любит его, несмотря на все обиды. Не желая — сейчас, по крайней мере, — верить в проницательность своего первого лейтенанта, Хорнблауэр с горечью говорил себе, что Буш, как пес, — бежит, виляя хвостом, к человеку, который его побил. Он ненавидел себя, шагая к грота-шкоту, чтобы надолго погрузиться в тот беспросветный ад, который сам для себя создал.
Только начинало светать, тьма только засеребрилась легчайшим перламутром, черная дымка лишь слегка посерела, когда к Хорнблауэру подошел Браун.
— Прошу прощения, сэр, но там вроде что-то вырисовывается. По левому борту, сэр, — вон там видите, сэр?
Хорнблауэр вгляделся во тьму и увидел маленький сгусток темноты, который возник на мгновение и тут же исчез, — глаза устали всматриваться.
— Что это, по-твоему?
— Когда я впервые увидел, мне показалось, что это корабль, но в таком тумане, сэр…
Это может быть французский военный корабль — с такой же степенью вероятности, с какой, заходя из-под туза сам-четвертый, рискуешь напороться на бланкового короля. Скорее всего, это английское военное судно или, на худой конец, купеческое. Безопаснее всего подойти к нему с подветренной стороны: тендер может идти круче к ветру, чем корабль под прямыми парусами, и в случае чего успеет спастись под покровом тумана, темноты и внезапности.
— Мистер Буш, похоже, под ветром корабль. Разверните на фордевинд и держите на него, пожалуйста. Приготовьтесь по моей команде повернуть оверштаг. Браун, пошел грота-шкот.
В голове мигом прояснилось. Пульс, правда, участился — неприятно, но в тревожную минуту это случалось всегда. Тендер выровнялся на новом курсе и с развернутым влево грота-гиком двинулся по мглистой воде. В какую-то секунду Хорнблауэр испугался, что Буш захочет пересечь линию ветра носом, и хотел его упредить, но он сдержался — Буш опытен и не станет рисковать в такую минуту. Хорнблауэр напряженно вглядывался в темноту, над водой плыл туман,