– Погоди, мил человек, не уходи, – сказал он. – Сделай милость, послушай, что полоненный ордынец говорить станет. Ты их лучше нашего знаешь, может, чего услышишь, что мимо наших ушей пролетит.
Так же неслышно Ли притворил дверь и замер в углу, слившись в своем темном ночном одеянии со стеной помещения.
Быстро, словно боясь куда опоздать, заговорил сотник, нещадно коверкая непривычные для языка слова:
– Бату-хан Непобедимого Субэде-богатура брать город послал, сам на отдых встал. Войско две луны быстро ходил, устал сильно, воевал много. А личный тумен Субэдэ-богатура давно не воевал, все его охранял. Хан сказал, пусть теперь его тумен воевать будет, пока войско стоять будет.
– Тумен – это сколь всего народу-то? – спросил воевода.
– Сто сотен воинов.
Воевода нахмурился.
«Сто сотен воинов, – пронеслось в голове. – Супротив четырех сотен моих дружинников, да еще десяти аль пятнадцати сот мужиков с рогатинами да вилами…»
– А машины для осады есть ли у Субэдэ-богатура? – спросил он хмуро.
– Есть, но малый. Большие Бату-хан строить не разрешил, сказал, что град ваш нужно быстро взять, за два дня. Большая машина как раз столько времени строить надо.
– Быстро взять, говоришь, – хмыкнул воевода. – То посмотрим еще, кто кого быстро возьмет…
– Дозволь спросить, Федор Савельич? – высунулся вперед Семен, недвусмысленно покачивая факелом.
– Спроси, – кивнул воевода.
Семен хищно прищурился, поднося факел поближе к лицу пленного, словно желая рассмотреть его получше. Рядом со щекой Тэхэ на лавку с шипением упала капля смолы..
– А остатнее войско крепко ли охраняется?
Еще немного – и усы Тэхэ затрещали бы от жара, но сейчас в его глазах удивления было больше, чем страха.
– Войско? Охраняется? Да кто смеет нападать на войско Бату-хана? У самого хан есть охранный тысяча кешиктенов, есть много разъезд разведки, есть сторожевой посты, но что это за войско, который надо охранять? Я не понимать тебя, урус. Стоянку Орды птица облетает за полет стрелы, шакал обегает за…
Семен с ненавистью пихнул пленного:
– Хорош, запел, ворона степная.
– Гей, Семен Василич, – возвысил голос воевода. – То ж человек, хоть и враг. Унижать пленного – себя унижать.
– Да плевать я на него хотел, – буркнул Семен, подходя к воеводе, и, наклонившись к его уху, понизил голос до едва слышного шепота: – Я вот что мыслю. А ежели тот Субэдэ-богатур у Козельска обломается, не вдарить ли нам опосля по самому хану Батыю? У него богатства награбленного, злата, серебра полны возы, а удара он не ждет. В степи ж как? Кто добычу отнял, того она и есть. Да и слава по всей Руси будет народу козельскому и его воеводе.
– Так то его еще обломать надо… – усмехнулся воевода.
– С нашими новыми другами да не обломаем?
Семен подмигнул Ли, все так же неподвижно стоящему в углу. Тот даже не пошевелился.
– Там видно будет, – сказал воевода и повернулся к последнему из чжурчженей. – А ты как думаешь? Сможет ли ихний Субэдэ с малыми машинами взять Козельск?
– Субэдэ никогда не знал поражений, – отозвался Ли. Его голос был ровным и спокойным, лишенным интонаций. – За это его и прозвали Непобедимым. Но никому не известны пути великого Дао. Потому никто не знает того, что случится завтра.
– Но ты слышал, что сказал этот человек? – воевода кивнул на Тэхэ.
– Я слышал все, – так же невозмутимо ответил Ли. – Один мудрый человек сказал, что истинная правда похожа на ее отсутствие. Сегодня в этой комнате нет до конца искренних людей.
Воевода нахмурился. Сейчас он уже жалел, что оставил в комнате этого странного человека. Да, его громовой порошок, возможно, поможет при обороне. Но вот, похоже, спрашивать у него совета – дело гиблое. О чем-то своем толкует, а о чем – не понять. Медовухой его, что ли, кто-то угостил?..
– То есть ты что хочешь сказать? – спросил сбитый с толку воевода. – Что брешет ордынец?
– Ты уже слышал то, что хотел слышать, воевода Козельска, – все тем же бесцветным голосом ответил Ли. – Дозволь мне уйти.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Воевода пожал плечами:
– Иди.
Словно черная тень скользнула вдоль стены. Миг – и нет ее, словно и не было.
Семен задумчиво посмотрел на дверь.
– Толковый мужик, ничего не скажешь, но мутный… Когда говорить не хочет, бормочет какую-то чушь – и понимай его как хошь.
– Так то оно так, – согласился воевода. – Но мы и взаправду услышали то, что хотели слышать.
Он встал с лавки.
– Фрол! Иван!
Дверь чуть не слетела с петель, когда двое дюжих витязей ворвались в гридницу.
– Случилось чего, батька?
– Потише, буйволы, дверку снесете, – хмыкнул воевода. – Пленного сторожите пуще глаза. Может, пригодится еще.
– Не сумлевайся, батька, посторожим, – кивнул один из витязей. – От нас не сбежит. Главное, чтоб его наши не порешили.
– На кой нашим пленный ордынский сотник? – удивился воевода.
– Да было уже, ломился тут в двери Тимохин дядька, которого он с выселок связанным привез, – ответил витязь. – Грит, узнал супостата, который его семью порешил.
Воевода метнул взгляд в сторону Тэхэ.
Сотник съежился. Если бы можно было врасти в лавку, он бы врос с радостью. Но воевода пересилил себя и разжал кулаки.
– Жаль мужика… – только и произнес. Хотя хотелось – ох как хотелось дать раз кулачищем в плоское лицо с обвислыми усами – большего бы и не потребовалось. Но сам сказал: унизить пленного – себя унизить…
– Моли своего бога, сотник, чтоб удержали мои вои того, чью жену с ребятенком малым ты лютой смерти предал, – сказал воевода напоследок. – И поблагодари того бога, что нынче ты в полоне и связан. Иначе…
Воевода не договорил. А чего договаривать? И так ясно.
Желтое лицо Тэхэ стало белым, словно кулак воеводы все-таки достиг цели и вышиб из головы сотника всю кровь. Почему-то перед глазами Тэхэ пронеслось недавнее – его боевая плеть, рассекая воздух, опускается на голову урусского детеныша. Этому бородатому воеводе для того, чтобы сделать с Тэхэ то же самое, плеть бы не понадобилась. Кулака за глаза б хватило.
– Ладно, в общем, приказ ясен, – бросил витязям Федор Савельевич. – Глаз не спускать с пленного, сюда никого не пускать – сотник нам живым еще понадобиться может! – и, слегка подтолкнув в спину замешкавшегося впереди Семена, вышел из гридницы.
* * *
Дорога шла лесом. Привыкшие к степным просторам кони настороженно прядали ушами и фыркали, чуя в чаще чье-то незримое присутствие.
То же самое чуяли и люди. Шестое чувство, которое напрочь отомрет у их далеких потомков, подсказывало: то не звери следят за степным войском, осторожно пробирающимся сквозь чащобу.
И не люди.
Шонхор сунул руку за пазуху и, нащупав горсть оберегов, вознес безмолвную молитву Вечному Синему Небу. Седой нукер, едущий рядом, усмехнулся в усы.
– Боишься урусских духов?
Шонхор не ответил. Что бы там ни говорили смельчаки, кичащиеся собственной храбростью в бою, но духов боятся все, независимо от того, сколько голов убитых врагов болтается на крупе твоего коня. Человек бессилен против высших сил, и, случись их прогневить, не защитят ни мертвые головы, ни живые шаманы. Своими глазами видел Шонхор, как при переправе затягивали к себе на дно молодых и сильных воинов урусские водяные, своими ушами слышал о том, как ночью прямо от костров своей сотни самых отчаянных смельчаков утаскивали в темноту мохнатые тени – а часовые ничего не видели и не слышали. Вот и вчера вечером ни с того ни с сего упавшее сухое дерево ударило по шлему замешкавшегося десятника-кешиктена – да так, что шлем по края вошел в плечи вместе с головой. А сегодня ночью в соседней сотне кто-то сдернул с седла смелого нукера – а никто ничего не видел и не слышал, даже конь не всхрапнул.
– Думаешь, лесной дух съел воина соседней сотни? – снова усмехнулся седой.
Шонхор невольно вздрогнул. Ему показалось, что в чаще леса мелькнули и пропали чьи-то жуткие зеленые глаза без зрачков.