Стрелка морального компаса не меняла своего сбитого направления. Князева посчитала это знаком.
— Я могу подождать у себя в кабинете.
— Если ты того хочешь, — кивнул Пчёла в сдержанности, на какую не собиралась обижаться. Она пальцами провела по впадинке локтя, и ладонь оказалась поймана рукой Витиной, что в странном, совершенно неясном Ане экстазе взорвало душу точно больным удовольствием.
Почему ей так сделалось? Сама не знала.
— У нас есть иные варианты?
Пчёлкин сглотнул так, что на скулах его заходили желваки, и взгляд на Князеву опустил, не отвечая. Девушка думала безобидно, почти покладисто улыбнуться, но вдруг поняла, что взор у Вити был слишком прямой. Словно он насквозь её прошить думал, каждую мысль прочесть.
Тогда Аня поняла — у Пчёлы к ней было другое предложение. И оно, вероятно, Князевой бы не особо понравилось.
Под рёбрами у девушки затянули тугую портупею, долгое ношение которой могло бы грудину деформировать, сделав ту у́же. Витя тогда развернулся к Ане лицом; отчего-то в тот миг плечи его Князевой показались расположенными выше привычного. Почудилось, что дотянуться бы до них не смогла даже на каблуках.
Она спрятаться за ним, Витей, смогла целиком, если б кто облаву в тот самый миг устроил.
— Если ты хочешь, — повторил тише Витя, но в слова свои вложил уже другой смысл.
Они друг друга поняли. У Анны в горле стало сухо, как в пустыне, но пустыне ледяной, какой была Антарктида. Сухо и больно…
— Хочу.
Пчёлкин, почему-то, и не сомневался.
Бек плохо помнил, как уходил из театра. Он по лестницам спускался, идя наперерез потоку из других криминалов, не торопящихся покидать «Софиты» — постановка кончилась, но вопросы свои обкашлять не успели. Потому наркодилер почти бегом шёл к выходу, чувствуя себя плавцом, плывущим против течения, постоянно расталкивая появляющихся перед ним людей.
Свежий воздух не освежил. Морось, мелко капающая с тёмного неба, была отвратительной; ни глаза толком не открыть, ни зонта не достать. Хотя, последним Бек пренебрегал. Он торопился вниз по ступеням, на которых дорожку истоптали его и чужие ноги, на ходу набирал номера, какие знал наизусть: телефон Кроны, Живчика, Серого…
Нет, быть не может, чтоб Белый с бригадой своей всех перебил!.. Ну, нет. Саня, может, чёрт тот ещё, раз с таджиком тем, у которого волосы были длиннее, чем у бабы, водился, но не дурак же совсем.
Ну, не бессмертный же он, в конце концов, чтоб такую резню устраивать!..
Звонок на номер Тощего сбросился сам по себе после двенадцатого звонка. Беку ещё одну пару ребёр сломали тогда. Он стал обходить театр слева; за «Софитами» у дилера машина была припаркована в тени, какой сам дьявол напугается.
Барон продолжал звонки. Один за другим, в надежде, что возьмут, скажут… Некоторые вызовы сбрасывались сразу, а другие долгими гудками до последнего дарили надежду на вещи, о каких Беку, как мужику, держащему в страхе половину криминальных структур Москвы, было стыдно молиться.
Но исход всегда один — быстрые гудки и тихий рык ярости, бьющей по вискам чуть ли не алебардами.
Сука… Всех перебили. Каждого!.. Даже сопляка, какому Бек неделю назад руку пожал, «принимая» мальчишку, только вставшего из-за школьной скамьи, к себе закладчиком.
Даже юнца, бляха-муха, не пожалели…
Дилер сел в авто. Джип высокий, способный насквозь проезжать леса, встретил Бека мёрзлостью салона и запахом табака, впитавшегося в обивку. Трубку он кинул на соседнее кресло, за которым обычно сидел Жук — верный друг, с ним прошедший огонь и воду, самые жестокие стрелки, с каких обычно живым вернуться было невероятной удачей, и передозы, по юности едва не отправившие Бека к чёртовой бабушке.
А теперь Жук, вероятно, сидел и жарился в котле с этой самой чертовой бабушкой, уже совершенно равнодушный к дерьму, в какое Бек вляпался. По колени, по уши.
Он щёлкнул лампочкой возле зеркала заднего вида. Салон осветился грязно-желтым цветом и совсем некстати блеснул в сырых глазах дилера.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Сука, — шикнул Бек, не понимая, на кого ругался.
На себя? Навряд ли, он просто работу свою делал. На Белого? Возможно. Но только Саня, вероятно, и не спускал на людей Бека своих цепных псов, если б не…
«Князева»
Бек провёл толстыми пальцами по глазам, растирая их так, что под веками заходили фейерверки. Захотелось тогда глотку швали передавить так, чтоб у неё от недостатка кислорода такие же мушки рассыпались. А потом кинуть её в овраг, как обещал. Волкам на съедение отправить соплячку.
И хахаля этой фрау туда же!..
Он выдохнул так сильно и глубоко, что, казалось, салон мог натопить своим дыханием. Да кто ж знал, что у сучки, своей «работой» отмывающей бабки в предприятии немца, такой ухажёр повернутый, на всю, блять, голову?! Если Бек хоть примерно бы представлял, что в понимании Пчёлы, который с какой-то невероятной для любого мужика верностью трахает одну единственную бабу, значит «короткий разговор», то вообще бы к Князевой нахрен не приближался. И без неё бы справились, скинули бы таджиков с рынка…
А теперь один. В поле, бляха-муха, не воин.
Бека передёрнуло, словно у него через горло пытались вытащить пищевод. Ну, уж нет. Воин, ещё какой воин!..
— Пиздец Князевой. И братцу её. И русому, — поклялся себе Бек и с набожностью крестьянина, за всякое счастье своё благодарящим Господа, перекрестился. Потом на шепот перешел, пока рука, трясущаяся потянулась к деревянному кресту на груди.
«Пиздец суке… Убью. Лично. Ремнём задушу тварей… А потом в лицо стрельну. Чтоб в закрытом гробу хоронили. Каждого…»
Сердце трепыхалось, как после кокаиновой дорожки, которая уже давно не дарила такого кайфа, как раньше. Бек крест прижал к обрюзгшим губам, целуя, слюнявя, осознавая в лихорадке собственных мыслей, что такие клятвы нарушать нельзя.
Такие обещания обычно кровью скрепляют, чтоб наверняка, но ножа под рукой у него не было. Потому он просто… пообещал, что исполнит.
А в противном случае — пусть сразу всё потеряет.
Бек в решительности повернул ключ зажигания.
Машина взорвалась подложенной под капот бомбой.
Ане, к собственному удивлению, после вчерашнего спалось спокойно.
Взрыв одинокого джипа, за которым Князева наблюдала с ранее незнакомого ей коридора «Софитов», стоял перед глазами ещё добрые минут сорок, даже час, но большего впечатления на девушку не произвел. Словно это было что-то, хоть и неожиданное, но в то же время и само собой разумеющееся. Сравнить это можно было… с подарками на день рождение — не знаешь, что тебе преподнесут, но что-то, да точно будет.
Аню больше волновала вещь, какую заметила боковым зрением в момент, когда грузное обгоревшее тело Бека упало на куски металла, минуту назад бывшие машиной.
Пчёлкин стоял справа от девушки, чуть за спиной Аниной. Она обратила внимание явно, как поднялась от глубокого вздоха грудь Вити, стоило тьме заднего двора театра смениться хлопком красного взрыва, и как опустилась, когда на асфальт рухнули плавящиеся детали джипа.
Люди в спокойствии так не дышат.
У Вити в глазах — в тот миг не небо, не океан, а синий формалин — была смесь холодного расчёта и облегчения. И Князева эмоцию эту поняла так хорошо, словно сама её переживала.
Ане горло сдавило в осознании серьёзности Пчёлы, о категоричности которой не подумала бы до… ситуации всей этой, и повернула на него голову. В тот миг от мужчины шла такая сила, такое спокойствие, что Княжна не смела бояться.
Она рукой пальцы Вити нашарила, какие без тряски сжали в ответ ладонь Анину, и прижалась к Пчёлкину под бок.
Ни у Бобра, ни у Уса, стоящих за спиной у них, и мускула на лице не дрогнуло.
Встав утром пятнадцатого октября, Князева ясно осознала, почему во сне к ней не явилась изуродованная морда Бека, какая бы орала, брызгая пенообразной слюной, всякий бред: что всё-равно Анна ответит, что бумеранг вернется, да так, что здорово по затылку оглушит.