Он быстро спустился по лестнице. Навстречу донесся звук приближающихся голосов. Брант остановился, узнав бригадного врача и одного из своих адъютантов.
— Мы не решались беспокоить вас, генерал, но, кажется, дело довольно важное. Часовые, выполняя ваш приказ, только что задержали негритянку, которая хотела пробраться через кордон. Она пыталась удрать, но ее догнали возле ограды, произошла схватка, она упала и расшибла голову. Бесчувственную, ее перенесли в караульное помещение.
— Хорошо. Я пойду взгляну на нее, — сказал Брант с чувством облегчения.
— Одну минуту, генерал. Может быть, вы предпочтете увидеться с ней наедине, — сказал врач. — Стараясь привести ее в чувство, я провел губкой по ее голове и лицу, чтобы найти повреждения, и с лица сошла краска. Это белая женщина, загримированная и одетая мулаткой.
У Бранта упало сердце. Значит, это мисс Фолкнер!
— Вы ее узнали? — спросил он, переводя взгляд с одного на другого. — Вы видели ее здесь раньше?
— Нет, сэр, — отвечал адъютант. — Нет, по-видимому, это женщина высокого круга… настоящая дама.
Брант вздохнул свободнее.
— Где она сейчас?
— В караульном помещении. Мы решили лучше не помещать ее в госпитале среди солдат, пока не получим от вас приказаний.
— И хорошо сделали, — ответил Брант. — Пока никому ни слова, да пусть ее перенесут сюда — осторожно и чтобы по возможности никто не видел. Положите ее в моей комнате наверху и оставьте кого-нибудь при ней. Но прошу вас, доктор, сделайте все необходимое и дайте мне знать, когда она придет в себя.
Брант ушел. Он не придавал особого значения таинственной записке, которая, очевидно, исходила от мисс Фолкнер или от самой незнакомки, так как считал, что автор записки знал только первоначальный план атаки. Однако он сразу же выслал небольшую разведывательную группу в том направлении, откуда можно было ожидать удара, приказав немедленно вернуться и доложить. Вспомнив Хукера, он с внутренней улыбкой включил и его в разведывательный отряд в качестве добровольца. После этого Брант вернулся в дом. Врач встретил его у двери.
— Последствия ушиба проходят, — сказал он, — сейчас у нее, по-видимому, упадок сил после большого нервного возбуждения. Можете войти, она скоро придет в себя.
Брант вошел в комнату осторожными и неслышными шагами, какими обычно подходят к постели больного. Но какой-то инстинкт, более сильный, чем это обычное проявление гуманности, внезапно сковал его страхом. Комната показалась ему чужой, она снова приобрела суровый вид монастырской кельи, который так поразил его с самого начала. Он остановился в нерешительности. На него нашло другое странное наваждение — или смутное воспоминание? — словно аромат, знакомый, волнующий, но слабый и готовый исчезнуть. Чуть ли не с робостью он взглянул на кровать. Одеяло закрывало лежащую фигуру почти до самой шеи, а полосатое ситцевое платье, окровавленное, запыленное и второпях сорванное, валялось рядом на стуле. На бледном лице не оставалось следов крови и грима, длинные волосы, еще влажные от губки врача, резко выделялись на подушке. И вдруг этот железный человек издал слабый крик, побледнел, как та, что лежала перед ним, и упал на колени возле кровати. Он узнал лицо своей жены!
Да, жены! Но прекрасные волосы, которыми она так гордилась, волосы, которые однажды, в дни его юности, упали, словно благословение, на его плечо, — они теперь серебрились у запавших, с синими прожилками висков. Под закрытыми ясными глазами с изящным изгибом бровей виднелись круги — след перенесенных страданий; только чистый профиль да тонко очерченный властный рот и нос сохранили былую красоту. Одеяло соскользнуло, и Бранта поразил вид знакомого мраморного плеча. Он вспомнил, как в первые дни супружества она предстала перед ним в священном облике Дианы — эта странная женщина, целомудренная, как нимфа, не созданная для радостей материнства. Ему почудилось даже, что он вновь вдыхает тонкий, особенный аромат ее кружев, вышивок и изящного белья там, в ее спальне в Роблесе.
Под его пристальным взглядом — может быть, под гипнозом его присутствия — губы ее раскрылись, испустив не то вздох, не то стон. И хотя глаза все еще были закрыты, голова инстинктивно повернулась на подушке в его сторону. Брант встал с колен. Глаза ре медленно открылись. Когда в них угасло изумление первых секунд, они устремились на него — с прежней враждебностью.
Первое ее движение было чисто женское — она хотела обеими руками поправить разметавшиеся волосы. Но, взглянув на свои белые пальцы, с которых была смыта краска, она сразу поняла, что произошло, и быстро спрятала руки под одеяло. Брант стоял молча, скрестив руки, и смотрел на нее. Первым нарушил молчание ее голос.
— Ты меня узнал? Теперь, я думаю, ты все знаешь, — сказала она с легким вызовом в голосе.
Он наклонил голову. Он чувствовал, что голос может ему изменить, и завидовал ее самообладанию.
— Я ведь могу и приподняться, правда?
Усилием воли она заставила себя приподняться и сесть на кровати. Одеяло сползло с ее обнаженных плеч, и она натянула его с дрожью отвращения.
— Да, я забыла, что вы, солдаты-северяне, раздеваете женщин! Впрочем, я еще кое-что забыла, — добавила она с насмешкой, — ведь вы мой муж, и я нахожусь в вашей комнате.
Презрение, скрытое в ее словах, рассеяло последние иллюзии Бранта. Он ответил ей так же сухо:
— К сожалению, теперь вам придется помнить только одно: я генерал Северной армии, а вы шпионка южан.
— Пусть так, — серьезно сказала она и тут же добавила с живостью: — но за вами я не шпионила.
Но тотчас же она закусила губы, словно эта фраза вырвалась у нее некстати, и, беспечно пожав плечами, опустилась на подушку.
— Это неважно, — холодно заметил Брант. — Вы использовали этот дом и его обитателей в своих целях. И не ваша вина, что в шкатулке, которую вы открыли, ничего не нашлось.
Она бросила на него быстрый взгляд, потом снова пожала плечами.
— Я могла бы догадаться, что она меня обманывает, — сказала она с горечью, — что вы обойдете ее, как и многих других. Так она меня выдала? Но чего ради?
Брант вспыхнул. Но усилием воли он сдержался.
— Вас выдал цветок! Красная пыльца попала в шкатулку, когда вы отперли ее на конторке у окна в той комнате, — пыльца цветка, который стоял в окне как условный знак. Я сам переставил цветок и этим сорвал презренный план ваших друзей.
На ее лице отразилось потрясение и ужас.
— Так это вы переставили цветок! — повторила она, едва сознавая, что говорит. И добавила, понизив голос: — Тогда все понятно!