— так ее потрясла суворовская поговорка в моем исполнении.
— Ты что, вообще против Суворова? — спросила ее почтенная мамаша и улыбнулась.
Когда так улыбаются, мне всегда обидно, и тогда я говорю то, что мог бы и не говорить.
— Нет, я не против, — сказал я. — Но мне не хочется, чтобы из него делали Чапаева. Все-таки он был за царя и крепостник.
— Вот как! — сказала она. — Вот ты какой… — и прикусила язык.
Я открыл дверь лифта: разговор был окончен, но она вдруг сказала мне в спину:
— Между прочим, мы с твоей мамой в детстве были подружки. — (Я повернулся к ней: интересно было, что она еще произнесет в свое оправдание.) — Может быть, по старой памяти возьмешь опеку над моей Казей?
Хотел ей крикнуть: «Спасибо за доверие!» — но не крикнул.
— Пожалуйста, — сказал я и добавил с угрозой: — Мы ее кое-чему научим.
На этом мы разошлись.
Дома мама и дед пили чай и беседовали. Но в тот момент, когда я вошел в комнату, в передней зазвонил телефон. Мама торопливо встала — видно, она боялась, что я опережу ее, — и выскочила из комнаты. Но там, в передней, она почему-то не сняла трубку, и телефон по-прежнему звонил. Потом он замолчал и вновь затрезвонил.
— Юра! — позвала меня мама. — Если это Геннадий Павлович… меня не подзывай… я ушла и вернусь не скоро…
Она скрылась в комнате, а я снял трубку. Конечно, это был он.
— Ее нет дома, — сказал я. — Она вернется не скоро, — и повесил трубку.
— Иди пить чай, — сказала мама.
Она старалась вести себя так, точно все у нас снова пошло по-старому. И тогда я стал ей рассказывать о Нине Романовне. Может быть, ей это интересно, раз они в детстве были подружками.
11
На следующее утро, в восемь, я уже стоял около дома Кулаковых. Выбрал потайное место, чтобы не бросаться в глаза, и поджидал Ивана. Решил перехватить его до школы, чтобы рассказать ему, как я великолепно выучил историю, и помириться с ним.
Только скорее бы он появился и я сделал бы самое трудное и неприятное: подошел бы к нему и произнес первое слово. А потом все пойдет нормально.
Наконец я увидел, что кто-то открывает дверь подъезда Кулаковых, и медленно пошел вперед. Мне хотелось, чтобы Иван догнал меня на ходу и получилось бы, будто мы встретились случайно. Я слышал, как тяжело хлопнула дверь и этот «кто-то» стал догонять меня, тихо напевая себе под нос песенку.
Все было совершенно ясно: позади меня шла сама Тошка Кулакова. Она всегда ходит с песенкой, что-то там мурлычет под нос. Вроде бы очень тихо, но мне с ее песенкой встречаться было ни к чему. И поэтому я прилип к первой газете, которая висела на моем пути.
Шагов ее не было слышно, потому что рядом затарахтел бульдозер, который сгребал мусор на стройке нового дома.
И тут я почувствовал, что кто-то дышит мне прямо в затылок, и не просто дышит, а нахально так, нарочно пускает струю воздуха в шею. Это, конечно, были ее штучки.
— Что нового пишут в газете? — спросила Тошка.
Видно, ей надоело дуть.
— Большое спасибо за обдувание, — сказал я. — А то мне очень жарко.
— Пожалуйста, — сказала она деланым, хриплым голосом. — Всегда рада помочь товарищу. — Тошка сегодня была какая-то другая, волосы у нее были причесаны как у мальчишки, на пробор.
Я снова отвернулся. Ну что бы ей уйти, раз от нее отвернулись. Ни за что!
— Что нового пишут в газете? — повторила она.
— А ты что, сама разучилась читать? — спросил я.
— Я люблю, — сказала Тошка, — когда мне читают вслух.
— Отстань, — сказал я и выразительно посмотрел на нее.
Ну и характер, никто из наших девчонок не выдерживает моего взгляда, а она даже не моргнула.
— Между прочим, — сказала Тошка, — зря поджидаете. Иван заболел.
— Как — заболел? — не понял я.
— Очень просто. Ты его вчера расстроил, он и заболел.
Она убежала, а я понуро поплелся следом. Но по мере того как я приближался к школе, настроение у меня улучшалось, потому что никто ведь не знал, кроме Тошки, что я не помирился с Иваном. И я вошел в класс как всегда и, помахивая портфелем, стараясь изобразить полную беззаботность, направился к своему месту.
Первым на меня налетел Рябов, эта ехидная Курочка Ряба:
— А-а-а… — Он был в восторге от моего появления. — Пришел бывший друг Кулакова.
Ему бы подружиться с Тошкой. Неплохой бы вышел дуэт.
— Бывшая звезда киноэкрана! — крикнул кто-то мне в спину.
— Бывший верный Санчо Панса! — крикнул какой-то грамотей.
И все, кто был в классе, рассмеялись, и я понял, что после месячного величия, до которого меня подняла дружба с Иваном, я снова превратился в самого обыкновенного человека. Но в следующий момент я по привычке скосил глаза на парту Кулаковых и увидел, что Тошки еще не было на месте.
Я развернулся в сторону Рябова и небрежно произнес:
— Кстати, Иван заболел. Я у него вчера весь вечер просидел. С его отцом познакомился, он мне про свои полеты рассказывал.
— Ах, какой верный Санчо Панса, — уже без энтузиазма повторил, как всегда, чужую остроту Рябов.
Но все было поставлено на свое место, и я снова для всех стал ближайшим другом Ивана Кулакова.
12
Уже целую неделю Иван болел, и я по-прежнему был хозяином положения. Я так ловко устроился, что каждый день выбирал момент, когда его милой сестрички не было в классе, и выкладывал очередную порцию новостей об Иване и о его знаменитом отце.
Для этого я прочел книгу одного летчика-испытателя и теперь вовсю строчил оттуда историю за историей. Неплохо получалось. Когда я рассказывал, все ребята слушали. Настоящие ведь истории, невыдуманные. Даже этот зубрила и вечный «остряк» Рябов и тот уши развесил.
Врал я без запинки, самому противно было слушать. Только по утрам, когда открывал дверь в класс, у меня на секунду замирало сердце — боялся увидеть рядом с Тошкой ее брата.
В этот день вместе со мной из школы вышел Рябов. Мы прошлись немного вместе, а потом я сказал:
— Ну я пошел. Мне к Ивану надо.
Рябов как-то помялся, поставил на меня свои круглые, испуганные глаза и попросил:
— Возьми меня к Кулаковым.
— Ты что? — сказал я. — Обалдел… К больному? — Повернулся и зашагал своей дорогой.
Так плелся потихоньку и думал о своей жизни, о матери, которая теперь всегда была в