Порой Че вел себя слишком откровенно, почти оскорбительно. Это проявилось, например, когда Леонов решил устроить для него небольшое угощение перед отлетом из Москвы. Собственное жилище Леонова было слишком мало для этого, и он договорился с семьей Алексеева, жившей в Москве, что они устроят обед в своей более просторной и удобной квартире. Алексеевы расстарались, приготовили осетра и другие русские рыбные деликатесы, подобающие для приема столь почетного гостя.
Однако, не успев появиться у них, Че воскликнул: «Ой, сегодня я останусь голодным!» — и только потом сообщил ошеломленным хозяевам, что не ест рыбы из-за аллергии. Им пришлось наскоро готовить ему яичницу. Позже, сидя за роскошно накрытым столом, Гевара стал постукивать по тарелкам, выразительно поглядывая на своих сотрапезников: Алексеевы, которые одно время жили в Париже, выставили на стол свою лучшую посуду. Подняв бровь, Че заметил: «Стало быть, пролетариат здесь ест с французского фарфора?»
Гевара никогда не говорил этого публично, но знавшие его люди утверждают, что он вернулся из СССР разочарованный тем, что увидел в кремлевской администрации склонность к роскоши, столь контрастирующую с более чем скромными условиями жизни рядовых советских граждан. За сорок с лишним лет в СССР так и не появился новый человек социалистического типа, по крайней мере в среде партийной верхушки, — от «родины» мирового социализма Че вправе был ждать большего.
Леонов присутствовал при беседе Гевары с Хрущевым. Среди прочего Че хотел, чтобы на Кубе появился собственный мощный сталелитейный завод — непременное условие индустриализации. Он просил, чтобы СССР не только выделил необходимые средства, но и сам же его построил.
«Хрущев сдержанно выслушал его, — вспоминает Леонов, — и сказал: "Что ж, мы подумаем". И, пока в течение нескольких дней в министерстве рассматривали это предложение, Че становился все более нетерпеливым. Каждый раз, только завидев Хрущева, он спрашивал: "Ну, Никита, что там насчет завода?" Наконец тот ему ответил: "Послушай, Че, если ты хочешь, мы можем построить завод, но ведь на Кубе нет ни угля, ни железа, ни достаточного количества умелых рук; к тому же миллион тонн — вам столько некуда будет сбывать… Не лучше ли будет построить небольшой завод для переработки металлического лома и не тратить таких больших средств?"
Однако Че был непреклонен. Он сказал: "Если мы построим такой завод, как хотим, то мы подготовим нужные кадры. Железную руду мы получим в Мексике… а уголь… мы могли бы привозить отсюда на кораблях, которые увозят с Кубы сахар "».
Затем, оставшись с Геварой наедине, Леонов заметил, что, возможно, Хрущев прав и кубинцам стоит двигаться постепеннее, что, может быть, строительство такого большого завода — дело преждевременное. Но Че возразил: «Послушай, Николай, тут есть и другие факторы: социальный и политический. Революция должна быть чем-то большим и солидным. Мы обязаны уйти от экономики, построенной только на сахаре, должны заниматься индустриализацией; вы же здесь, в Советском Союзе, тоже начинали индустриализацию, не имея необходимой базы».
«В конечном счете ничего не вышло, да и, как мне кажется, вся эта затея Че была несколько искусственной, связанной больше с социально-политическими вопросами, нежели с экономикой», говорит Леонов. Проконсультировавшись с Гаваной, Че, по его словам, охладел к этому проекту.
Поездка Че в Китай оказалась исключительно удачной. Он договорился о продаже миллиона тонн кубинского сахара урожая 1961 г., а также получил кредит в шестьдесят миллионов долларов на покупку китайских товаров. Он встретился с Мао Цзэдуном и был с почетом принят его заместителем Чжоу Эньлаем. Чжоу вознес хвалу кубинской революции, а Че в ответ сказал, что китайская революция явила собой пример для обеих Америк. Без сомнения, это не могло не уязвить Советы, и их недовольство, вероятно, только усугубилось, когда Гевара, возвращаясь на Кубу, отметил, что между ним и Пекином «в принципе нет никаких расхождений».
Высказывания Че стали известны и в Вашингтоне. В секретном докладе разведки США, посвященном поездке Гевары, особое внимание было уделено его пребыванию в Китае. «Любопытной особенностью визита Гевары в Пекин стало то, что он, очевидно, сошелся с китайцами по ряду ключевых вопросов в китайско-советском споре.
Выступая на торжественном приеме 20 ноября, Гевара восхвалил движение коммун в Китае (подвергшееся критике со стороны Советов), а два дня спустя заявил, что китайская коммунистическая революция явила "пример, открывший новую дорогу для обеих Америк". Будучи в Москве, Гевара не говорил ничего подобного про СССР».
Им с Фиделем приходилось ломать головы над тем, как не выступить открыто на чьей-либо стороне в разгорающемся конфликте между двумя коммунистическими гигантами. Они отлично осознавали, что у них появилась возможность извлечь для себя выгоду из противоречий между Пекином и Москвой. Действительно, по возвращении в Москву 19 декабря Че выяснил, что советские власти готовы купить 2,7 миллиона тонн кубинского сахара будущего урожая по цене выше общемировой.
В Берлине Че познакомился с двадцатидвухлетней женщиной по имени Хайди Тамара Бунке, работавшей переводчицей на его встречах с немецкими чиновниками. Ее родители, евреи-коммунисты, бежали в 1931 г. из гитлеровской Германии в Аргентину, где через два года у них и родилась дочь. Все детство Тамара провела в Латинской Америке, а затем, когда ей исполнилось четырнадцать лет, вернулась с родителями в ГДР. Родители воспитали дочь коммунисткой и в восемнадцать лет она вступила в молодежное крыло компартии. Обладая знанием испанского, Тамара вскоре стала переводчиком в государственных органах, но, как она указала в официальном заявлении, поданном на рассмотрение партии в 1958 г., истинной ее мечтой было вернуться в Латинскую Америку — лучше всего в родную для нее Аргентину, — чтобы «там помочь партии».
Через пять месяцев после знакомства с Геварой желание Тамары сбылось: в мае 1961 г. она прилетела на Кубу и включилась в работу по реализации программы Че по охвату революционными действиями стран Латинской Америки.
Возвращаясь домой, Че имел все основания быть довольным собой. Он встретился с лидерами всего социалистического мира и договорился о жизненно важных для Кубы экономических вопросах — продажах сахара и кредитах.
В первый день 1961 г. Фидель объявил о всеобщей мобилизации, а по улицам Гаваны прошли парадом недавно полученные советские танки и другое тяжелое вооружение. На следующий день Кастро потребовал от Вашингтона сократить число своих дипломатов на Кубе до одиннадцати человек — по числу членов сотрудников кубинского посольства в Вашингтоне. Для Эйзенхауэра, уже готовившегося к уходу с поста президента, это стало последней каплей. Ему не оставалось ничего другого, как подвести жирную черту под историей их бурных шестилетних отношений. На следующий день, 3 января 1961 г., Эйзенхауэр разорвал дипломатические отношения Соединенных Штатов с Кубой.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});