Постепенно за окном стало темнеть, и хоть до настоящего вечера было довольно далеко, он всё с большим нетерпением поглядывал в окно. Затем его неожиданно вызвали к королю, но это вовсе не означало, что случилось что-то серьёзное. Напротив, чаще всего Жоан звал его для того, чтоб подурачиться или устроить какое-то состязание, поскольку именно этим запомнилось ему общение с королевским оруженосцем в далёкие дни детства. И в этот раз оказалось, что Жоану не терпелось проверить, сможет ли кто-нибудь из его молодых друзей справиться с бароном де Сегюром в поединке на мечах. Марк слыл бретёром, и многие из молодых задир мечтали помериться с ним силой, но мало кому это удавалось, поскольку он старался не ввязываться в дуэли и тренировался только со своими друзьями, не уступающими ему в силе и умении. На этот раз такой интерес возник у самого Жоана и он, не прибегая к обычному для него теперь властному тону, жалобно заглядывал Марку в глаза и упрашивал его, словно всё ещё был маленьким мальчиком. Барон видел, что эта игра доставляет королю удовольствие и веселит его приятелей, потому немного поломался, но, наконец, к всеобщей радости сдался и, расстегнув пояс, начал стаскивать с себя нарядный камзол.
Из всех соперников только Анри Раймунд и сам Жоан заставили Марка поднапрячься во время поединка, впрочем, он был рад тому, что их мастерство растёт, и всё-таки сумел вырвать у них победу. Благосклонно приняв бурные похвалы и изысканные комплементы, он в очередной раз пообещал всем желающим сразиться с ними ещё как-нибудь вскоре, после чего Жоан вручил ему маленький приз — золотую пряжку для парадной перевязи в виде головы лесной пантеры с глазами из изумрудов. С сожалением отказавшись остаться на ужин и сославшись на срочные служебные дела, он откланялся и отправился к себе.
В дворцовых залах уже царило вечернее оживление, играла музыка, и вокруг порхали хорошенькие фрейлины, бросавшие на проходившего мимо барона игривые взгляды. Мимо чинно следовали лакеи с подносами, на которых стояли тарелки с закусками и кубки с вином, они притормаживали перед ним и почтительно кланялись, предлагая взять что-нибудь с подноса. Другие зажигали свечи, от чего ночная темнота отступала всё дальше от парадных зал. А Марк с улыбкой шёл по залам, думая о том, что с Жоаном в королевский дворец, наконец, вернулась та лёгкая непринуждённость, которая царила при Армане и угасла в годы правления Ричарда. Он с удовольствием бы задержался здесь, тем более что, скорее всего, сюда этим вечером обязательно явится кто-нибудь из его друзей — молодых баронов короля Армана. Но куда больше чем с ними, ему хотелось увидеться с бароном де Мозетом, а потому, миновав последние залы, он вышел в суровые коридоры северного крыла и направился в Серую башню.
Подходя к своему кабинету, он услышал за дверью громкий смех, а, распахнув её, застал там обоих оруженосцев, причём Эдам снова расположился в его кресле за столом. С ними был ещё один юноша, высокий, худой и гибкий, как лоза, Пьер, оруженосец Арно. Этот парень когда-то чуть не угодил на виселицу вместе со своим отцом-браконьером, и только стремительная и выдающаяся по наглости эскапада Арно спасла ему жизнь. Рыцарь пожалел беднягу, к тому же ему срочно нужен был оруженосец перед выступлением в военный поход, поэтому Пьер неожиданно для себя нашёл верный заработок и хорошего хозяина, к которому сразу проникся глубокой привязанностью.
Когда Марк вошёл, все трое вскочили на ноги, а Эдам метнулся в сторону, освобождая для барона место, но у Марка не было ни времени, ни желания высказывать ему свои претензии. Он сразу взглянул на Пьера и тот радостно ему кивнул.
— Ваша светлость! Мой хозяин отправил меня за вами! Интересующий вас человек сейчас находится в таверне «Сломанное колесо». Я вас провожу.
— Шарль, достань из сундука мой старый кожаный костюм и сапоги.
— Я ему помогу! — и Эдам наперерез другу кинулся к большому сундуку, стоявшему в углу комнаты.
Распахнув его, они оба какое-то время перебирали уложенные туда вещи и, наконец, извлекли с самого дна старые кожаные штаны, куртку со шнуровкой и множеством ремешков и старые сапоги для верховой езды с истёртыми железными подковками на каблуках. Потом Шарль достал оттуда же льняную рубаху, выкрашенную в чёрный цвет.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Ты что, сунул туда всё это, не постирав после похода? — морщась, накинулся на него Эдам.
— Дурак ты, это же для маскарада! — огрызнулся тот.
— Я собираюсь в притон, мой мальчик, — усмехнулся Марк, — а там не место утонченным рыцарям в бархате и шёлке.
— В притон? Я с вами! — восторженно воскликнул Эдам, но барон покачал головой, пресекая его восторги.
— На сей раз, я обойдусь без тебя. Пока я буду заниматься там своими делами, ты приведёшь в порядок тот костюм, что сейчас на мне. Мне пришлось провести несколько схваток с далеко не худшими мечами королевства. От меня разит потом, что для моей миссии весьма кстати, но вряд ли будет уместно, когда я вернусь домой к жене.
— Как скажете, — разочарованно проговорил Эдам и подошёл, чтоб помочь ему переодеться.
Шарль тем временем вышел и вскоре вернулся, неся бутылочку тёмного стекла, кусок угля из камина и большой меч в простых деревянных ножнах подмышкой. Переодевшись и нацепив меч на пояс, Марк вылил из бутылочки на руки немного лампадного масла и провёл ладонями по своим ухоженным чёрным локонам, отчего они стали выглядеть засаленными. А после, покатал в ладонях уголёк, растёр чёрную грязь по рукам, убедился, что под ногтями образовалась чёрная кайма, а потом несколько раз провёл по лицу, на котором появились грязные разводы.
Эдам мрачно наблюдал, как его обожаемый кумир превращается из знатной особы в кого-то сильно смахивающего на лесного разбойника, а затем подал ему старый войлочный плащ с капюшоном.
— К моему возвращению у меня под рукой должно быть мыло и достаточное количество горячей воды, — распорядился Марк, поймав его взгляд.
— Будет, даже если мне придётся вскипятить колодец, — проворчал юноша.
После этого Марк в сопровождении Пьера спустился вниз и с удовлетворением заметил подозрительные взгляды конюхов, которые те бросали на него до того, как узнали. После этого они снова стали невозмутимыми и услужливыми.
Выехав из неприметных низких ворот северного крыла, они с Пьером сразу свернули в сторону крепостной стены и чуть позже углубились в узкие улицы окраин города, где царили мрак и теснота. Между тёмными, покрытыми плесенью и трещинами стенами домов порой мог проехать разве что один всадник. Из переулков на них недобро поглядывали оборванные, но хорошо вооружённые люди, которые, рассмотрев его и уделив особое внимание размерам его меча, предпочитали удалиться подальше, чтоб он не решил, что они препятствуют его движению. Это были те самые трущобы, где жила так называемая чернь, — бедные районы, до которых никому не было дела, где жили и умирали самые опасные и самые обездоленные жители Сен-Марко.
Какое-то время Пьер, ехавший впереди, петлял по этому лабиринту грязных улочек, а потом остановился возле небольшого трактира, при котором, если судить по коновязи, имелась конюшня и гостиница, хотя вряд ли до этого заведения добирались добропорядочные путешественники.
— Мы оставим здесь коней, — пояснил оруженосец, спрыгивая на землю. — Это место держит один из побратимов хозяина, он о них позаботится. Дальше пойдём пешком.
Марк кивнул и спешился. Из дверей к ним вышел высокий человек в грязном фартуке и, молча поклонившись барону и коротко кивнув юноше, взял под уздцы их коней и увёл куда-то в переулок.
Они снова двинулись в путь по замусоренным улочкам, всё больше углубляясь в трущобы. Марку уже приходилось бывать в таких местах, и он уверенно шёл за своим провожатым, с вызовом глядя в глаза каждому встречающемуся ему мужчине и усмехаясь в ответ на жеманные улыбки женщин, призывно распахивавших перед ним двери своих каморок.
Наконец, они подошли к высокому крепкому дому, который, наверно, когда-то примыкал к старой крепостной стене, снесённой за ненадобностью, когда границы города потребовали расширения, и новые стены выстроили дальше на север. Над низким входом здесь висело сломанное колесо, и Марк подумал, что, должно быть, таверна называется так потому, что в тот момент в качестве вывески кому-то подвернулась под руку эта рухлядь.