Читать интересную книгу Хроники любви - Николь Краусс

Той ночью, после того как Роза уснула, Литвинов заперся в туалете — на этот раз по-настоящему. Он делал так почти каждую ночь, не желая, чтобы жене приходилось нюхать его ароматы. Сидя на унитазе, он прочитал первую страницу книги, которую дал им издатель. И еще он плакал.

Никто не знает, что любимым цветком Литвинова был пион. Что его любимым знаком препинания был вопросительный знак. Что ему снились ужасные кошмары и что если он вообще мог заснуть, то только выпив стакан теплого молока. Что он часто представлял себе собственную смерть. Что он думал, будто женщина, которая любила его, совершила ошибку. Что у него было плоскостопие. Что его любимой едой была картошка. Что ему нравилось считать себя философом. Что он подвергал сомнению все на свете, даже самые простые вещи, так что когда кто-то, проходя мимо него на улице, приподнимал шляпу и говорил «Добрый день», Литвинов часто так долго обдумывал ответ, что человек в конце концов проходил мимо по своим делам, оставляя его стоять одного. Все это растворилось в забвении, так же как и множество других сведений о тех, кто рождается и умирает, и никто никогда не находит времени, чтобы записать все это. У Литвинова была невероятно преданная жена. И сказать по правде, только благодаря ей о нем вообще что-либо известно.

Через несколько месяцев после того, как книгу выпустило небольшое издательство в Сантьяго, Литвинов получил посылку. В тот момент, когда почтальон позвонил в дверь, ручка Литвинова зависла над чистым листом бумаги, а его глаза увлажнились от грядущего откровения. Он чувствовал, что вот-вот поймет что-то очень важное. Но зазвонил звонок, мысль была потеряна, и Литвинов, снова ставший обычным человеком, потащился вниз, в темную прихожую, и открыл дверь; на пороге в солнечном свете стоял почтальон. «Добрый день», — сказал почтальон, протягивая ему большой, аккуратно свернутый коричневый пакет, и Литвинову не пришлось долго взвешивать доказательства, чтобы прийти к выводу, что день, хотя мгновение назад и обещал подарить нежданную радость, внезапно изменился, как меняется направление шквального ветра на горизонте. Этот вывод подтвердился, когда Литвинов вскрыл пакет, а там был напечатанный текст «Хроник любви» с короткой запиской от его издателя: «Прилагаемый отработанный материал больше нам не нужен и возвращается Вам». Литвинов вздрогнул, он не знал, что гранки всегда возвращают автору. Он задумался, повлияет ли это на мнение Розы о книге. Не собираясь это проверять, он сжег записку вместе с рукописью, смотря, как угольки извиваются и корчатся в камине. Когда его жена вернулась из магазина, она распахнула окна, чтобы впустить свет и свежий воздух, и спросила, почему он затопил камин в такой прекрасный день. Литвинов пожал плечами и пожаловался, что озяб.

Из двух тысяч напечатанных экземпляров «Хроник любви» некоторые были куплены и прочтены, многие были куплены и не прочтены, некоторые были подарены, некоторые лежали в витринах книжных магазинов, служа пристанищами для мух, некоторые были исписаны карандашом, а очень многие отправились в макулатуру, и их искромсали вместе с другими непрочитанными или невостребованными книгами; фразы из книги смешивались и крошились под вращающимися лезвиями машины. Глядя в окно, Литвинов представлял себе две тысячи копий «Хроник любви» как стаю двух тысяч домашних голубей, которые могут взмахнуть крыльями и вернуться к нему, чтобы сказать, сколько слез было пролито, сколько раз звучал смех, сколько отрывков было прочитано вслух, сколько раз книгу безжалостно закрывали, едва дочитав страницу, сколько экземпляров вообще не было открыто.

Он не мог знать, что из первого тиража «Хроник любви» (после смерти Литвинова к книге на короткое время вспыхнул интерес, и она была переиздана с предисловием Розы) по крайней мере одной книге было суждено изменить целую жизнь, больше чем жизнь. Эта конкретная книга была одной из последних в двухтысячном тираже, и она дольше, чем остальные, оставалась на сыром складе на окраине Сантьяго. Оттуда ее в конце концов отправили в магазин в Буэнос-Айресе. Невнимательный хозяин не замечал ее, и несколько лет она, покрываясь плесенью, чахла среди других. Томик был тонкий, и на полке он занимал отнюдь не лучшее место — слева его подпирала толстенная биография посредственной актрисы, а справа — бывший бестселлер автора, которого уже все позабыли, и эти книги закрывали корешок «Хроник любви» от взгляда даже самого наблюдательного покупателя. Когда у магазина сменился владелец, книга пала жертвой массовой чистки и была перевезена на другой склад, вонючий, грязный, полный пауков-сенокосцев, и там она снова лежала в темноте и сырости, пока ее наконец не отправили в маленький букинистический магазин недалеко от дома писателя Хорхе Луиса Борхеса. К тому времени Борхес уже полностью ослеп, и в книжный магазин ему ходить было незачем, потому что читать он больше не мог и потому что за свою жизнь он прочитал так много, запомнил такие огромные куски из книг Сервантеса, Гете и Шекспира, что мог просто сидеть в темноте и размышлять. Часто те, кто любил писателя Борхеса, отыскивали его адрес и стучались к нему в дверь, но встречал их читатель Борхес; он водил пальцами по корешкам своих книг, отыскивая ту, которую хотел услышать, и протягивал ее гостю, так что тому оставалось только сидеть и читать ему вслух. Время от времени Борхес покидал Буэнос-Айрес и путешествовал со своей подругой Марией Кодама, диктуя ей свои мысли о радости полета на воздушном шаре или о красоте тигра. Но в букинистический магазин он ни разу не заходил, даже несмотря на то что, когда еще мог видеть, дружил с его хозяйкой.

Хозяйка не спешила распаковывать книги, которые оптом по дешевке купила на складе. Однажды утром, роясь в коробках, она нашла покрытое плесенью издание «Хроник любви». Она никогда не слышала о такой книге, но название ее заинтриговало. Она отложила книгу в сторону и в час, когда в магазине не было народу, прочитала первую главу, которая называлась «Век Молчания»:

Первым языком людей был язык жестов. В этом языке, лившемся из человеческих рук, не было ничего примитивного, и все, что мы говорим теперь, можно было высказать бесконечным набором движений, доступных тонким костям пальцев и кистей рук. Жесты были сложными, ловкими, они исполнялись с удивительной грациозностью, в наше время полностью утерянной.

В Век Молчания люди общались вовсе не меньше, а наоборот, больше. В те времена, чтобы выжить, все время надо было что-то делать руками, так что люди только во время сна ничего друг другу не говорили (но порой даже и тогда руки их продолжали двигаться). Не было различий между жестами языка и жестами будничной жизни. Строительство дома или приготовление пищи несло в себе не меньше смысла, чем жест «я люблю тебя» или «я говорю серьезно». Когда кто-нибудь прикрывал лицо рукой, испугавшись громкого звука, этот жест что-то означал; когда пальцами поднимали упавший предмет, это снова что-то означало; и даже когда руки отдыхали, это тоже что-то означало. Естественно, бывали недоразумения. Иногда кто-нибудь поднимал палец, чтобы просто почесать нос, но если в этот момент он встречался взглядом с любимым человеком, его жест мог быть истолкован как жест, похожий на «Кажется, моя любовь к тебе была напрасной». Такие ошибки разбивали сердца. И все же из-за того, что люди знали, как легко их совершить, у них не было иллюзий, будто они прекрасно понимают все, что им говорят, и они научились перебивать друг друга, чтобы переспросить, правильно ли они все поняли. Иногда эти недоразумения были даже желательны, потому что давали людям повод сказать: «Прости меня, я просто чесал нос. Конечно же, моя любовь к тебе не была напрасной». Из-за того, что эти ошибки часто повторялись, спустя какое-то время жест, которым просили прощения, стал очень простым. Чтобы сказать «Прости меня», надо было просто раскрыть ладонь.

За одним исключением, никаких записей об этом первом языке не сохранилось. Это исключение, благодаря которому мы хоть что-то знаем, — коллекция из семидесяти девяти окаменелых жестов, отпечатков человеческих рук, замерших посреди разговора, которая хранится в маленьком музее в Буэнос-Айресе. Там есть жест «иногда во время дождя», есть «спустя столько лет» и еще «была ли моя любовь к тебе напрасной?». Их нашел в Марокко в 1903 году аргентинский доктор по имени Антонио Альберто де Биедма. Он путешествовал в горах Высокого Атласа и обнаружил пещеру, где в сланцеватой глине были отпечатаны семьдесят девять жестов. Он изучал их на протяжении многих лет, не приблизившись к их разгадке ни на шаг, пока однажды, уже страдая от дизентерии, которая позднее и погубила его, неожиданно не расшифровал значение изящных движений кистей рук и пальцев, заключенных в камне. Вскоре после этого его отвезли в госпиталь в городе Фес, и, когда он умирал, его руки летали, как птицы, оживляя тысячи жестов, дремавших все эти годы.