Читать интересную книгу Хроники любви - Николь Краусс

Книжка называлась «Жизнь, какой мы ее не знаем». Сзади на обложке имелась фотография Элдриджа. У него были темные глаза с густыми ресницами и борода, и он держал окаменелость жуткой на вид рыбы. Ниже было написано, что он профессор в Колумбийском университете. Той ночью я начала читать книгу. Я думала, вдруг папа что-то написал на полях, но там ничего не было. Единственный след от него — это его имя, подписанное с внутренней стороны обложки. Книга была о том, как Элдридж и еще какие-то ученые спустились на дно океана в батискафе и обнаружили трещины на стыках тектонических плит и эти трещины выбрасывают насыщенные минералами газы, температура которых достигает 700 градусов. До этого ученые думали, что океанское дно — пустыня со скудной жизнью или вообще безжизненное пространство. А Элдридж и его коллеги в лучах прожекторов своего батискафа наблюдали сотни организмов, которых никогда раньше никто не видел, — целая экосистема, и очень древняя, как они поняли. Они назвали ее «темной биосферой». Там было много таких трещин, и довольно скоро ученые выяснили, что на камнях вокруг отверстий живут микроорганизмы, хотя там такая температура, при которой плавится свинец. Когда они подняли некоторые образцы на поверхность, от них пахло тухлыми яйцами. Ученые поняли, что эти странные организмы существуют в атмосфере сероводорода, который выбрасывается через эти трещины, и выдыхают серу, так же как растения на Земле производят кислород. Из книги доктора Элдриджа следовало, что ученые нашли не что иное, как возможность взглянуть на химический путь развития организмов, который миллиарды лет назад лег в основу процесса эволюции.

Теория эволюции так красива и печальна. С того времени, как на Земле зародилась жизнь, существовало от пяти до пятидесяти миллиардов разных видов организмов, а сейчас из них осталось всего от пяти до пятидесяти миллионов. Итак, девяносто девять и девять десятых процента всех живых существ, когда-либо обитавших на Земле, вымерли.

25. Мой брат — мессия

Ночью, когда я лежала и читала, пришел Птица и забрался ко мне в постель. Он был слишком маленьким для своих одиннадцати с половиной лет. Птица прижал к моей ноге свои маленькие холодные ступни. «Расскажи мне что-нибудь о папе», — прошептал он. «Ты забыл подстричь ногти на ногах», — ответила я. Он стал мять пальцами ног мои голени. «Ну пожалуйста», — сказал он умоляюще. Хотела что-нибудь вспомнить, но все, что приходило в голову, я и так уже тысячу раз ему рассказывала, так что пришлось сочинять на ходу. «Он был хорошим скалолазом, — сказала я. — Однажды он взобрался на скалу, которая была высотой, ну, двести футов. Где-то в Негеве, кажется». Птица горячо дышал мне в шею. «Масада,[18] что ли?» — спросил он. «Наверное, — сказала я. — Ему просто нравилось. Такое у него было хобби». — «А он любил танцевать?» — спросил Птица. Я понятия не имела, любил ли он танцевать, но сказала: «Очень любил. Он даже танго умел танцевать. Он этому в Буэнос-Айресе научился. Они с мамой все время танцевали. Он отодвигал кофейный столик к стене, и они кружились по всей комнате. Он поднимал ее, опускал и пел ей на ухо». — «А я там был?» — «Конечно был, — сказала я. — Он тебя подбрасывал в воздух и ловил». — «А он не боялся меня уронить?» — «Он знал, что не уронит». — «А как он меня называл?» — «По-разному. Приятель, Малыш, Коротышка». Я выдумывала все это на ходу. Птица, похоже, был не особо доволен. «Иуда Маккавей, — сказала я. — Просто Маккавей. Мак». — «А как он называл меня чаще всего?» — «По-моему, Эммануил, — я изобразила задумчивость. — Нет, подожди. Манни. Он обычно звал тебя Манни». — «Манни, — сказал Птица, будто пробуя слово на вкус. Он плотнее прижался ко мне. — Я хочу рассказать тебе секрет, — прошептал он, — в честь твоего дня рождения». — «Какой секрет?» — «Сначала дай слово, что поверишь мне». — «Хорошо». — «Скажи „обещаю“». — «Обещаю». Он сделал глубокий вдох: «Кажется, я ламедвовник».[19] — «Кто?» — «Один из ламедвовников, — прошептал он, — тридцати шести праведников». — «Каких еще тридцати шести праведников?» — «Тех, от которых зависит существование мира». — «А, этих. Не будь…» — «Ты обещала», — сказал Птица. Я промолчала. «Их всегда тридцать шесть, в любую эпоху, — прошептал он. — Никто не знает, кто они. Только их молитвы достигают уха Господа. Так говорит мистер Гольдштейн». — «И ты думаешь, что ты, возможно, один из них, — сказала я. — А что еще говорит мистер Гольдштейн?» — «Он говорит, что Мессия будет одним из ламедвовников. В каждом поколении есть один человек, который способен стать Мессией. Может, он им станет, а может, и нет. Может быть, мир готов для его прихода, а может быть, нет. Вот и все». Я лежала в темноте, пытаясь решить, как правильно ему ответить. У меня разболелся живот.

26. Ситуация становилась критической

В следующую субботу я положила «Жизнь, какой мы ее не знаем» в рюкзак и поехала на метро в Колумбийский университет. Бродила по кампусу сорок пять минут, пока не нашла кабинет доктора Элдриджа в здании естественных наук. Когда я пришла туда, секретарь, который как раз обедал, сказал, что доктора Элдриджа нет на месте. Я сказала, что подожду, а он сказал, может, мне лучше приехать в другой раз, потому что доктора Элдриджа не будет несколько часов. Ничего, ответила я, могу подождать. Он стал есть дальше. Ожидая, я прочитала номер журнала «Ископаемое». Потом спросила секретаря, который громко смеялся над чем-то у себя в компьютере, как он считает, скоро ли вернется доктор Элдридж. Он перестал смеяться и посмотрел на меня так, как будто я только что испортила ему лучшее мгновение жизни. Я вернулась на свое место и прочитала номер «Палеонтологии сегодня».

Мне захотелось есть, пришлось спуститься в холл и купить в автомате упаковку печенья «Девил Доге». Потом я уснула. Когда проснулась, секретаря не было. Дверь офиса Элдриджа была открыта, горел свет. Внутри очень старый человек с седыми волосами стоял рядом со шкафом под плакатом, на котором было написано: «И так спонтанно самозародились первые частички жизни на Земле. Эразм Дарвин».[20]

— Ну, если честно, о таком варианте я не думал, — сказал старик в телефонную трубку. — Сомневаюсь, что он вообще захочет подавать заявление. Как бы там ни было, думаю, у нас уже есть нужный человек. Мне нужно переговорить с департаментом, но пока все идет хорошо.

Он увидел, что я стою в дверях, и жестом показал, что сейчас освободится. Я уже собиралась сказать, что все в порядке, я жду доктора Элдриджа, но он отвернулся и пристально посмотрел в окно.

— Хорошо, рад это слышать. Мне пора. Тогда все отлично. Все замечательно. Тогда пока.

Он повернулся ко мне.

— Прошу прощения, — сказал он. — Чем могу помочь?

Я почесала руку, заметила, что у меня грязные ногти, и спросила:

— Простите, вы не доктор Элдридж?

— Да, это я, — ответил он.

У меня упало сердце. С тех пор как была сделана фотография на книге, прошло, должно быть, лет тридцать. Нетрудно было понять, что он не сможет помочь мне в том деле, ради которого я пришла, потому что, даже если ему и полагалась Нобелевская премия как величайшему палеонтологу, он, несомненно, заслужил ее еще и как старейший палеонтолог.

Я не знала, что сказать.

— Я читала вашу книгу, — больше мне ничего не пришло в голову, — и подумываю, не стать ли палеонтологом.

— Ну зачем же так обреченно, — ответил он.

27. Вот чего я точно не стану делать, когда вырасту

Я не влюблюсь, не брошу колледж, не буду обходиться только водой и воздухом, для меня не придумают отдельный биологический вид, и я не разрушу собственную жизнь. Когда я была маленькой, у мамы в глазах иногда появлялся особенный блеск, и она говорила: «Придет день, и ты влюбишься». Мне все хотелось ответить, хотя я так этого и не сделала: «Да ни за что, пусть я даже миллион лет проживу».

Я только раз в жизни целовалась с мальчиком — с Мишей Шкловским. Его научила двоюродная сестра в России, там он жил, пока не переехал в Бруклин, а он научил меня. «Поменьше работай языком» — вот и все, что он сказал.

28. Много чего может изменить вашу жизнь, например письмо

Прошло пять месяцев, и я почти бросила искать человека, который бы сделал маму счастливой. Тут все и случилось: в середине февраля маме пришло в синем конверте авиапочты письмо из Венеции, которое переслал ей издатель. Птица первым увидел письмо и принес его маме, чтобы выпросить марки. Мы все были на кухне. Она открыла конверт и стоя прочитала. Потом прочитала во второй раз, уже сидя.

— Это поразительно, — сказала она.

— Что? — спросила я.

— Кто-то написал мне о «Хрониках любви». О книге, в честь которой мы тебя назвали.

Она прочитала нам письмо вслух.