для резки хлеба – отец сам их смастерил из тикового дерева на уроках труда в школе, а еще такая же вешалка для одежды с выжженным на ней именем отца. Им не вычеркнуть меня из своей истории – у меня остались доказательства. Я обладаю этими вещами, потому что выросла в его доме. Они не имеют никакой ценности, вещи мертвы, почему же я их не выкину, ведь мне все равно не придет в голову застелить постель бельем, которое когда-то принадлежало родительскому дому. Однако, даже вернувшись в родной город, я не выбросила белье, вот вернусь из избушки – и непременно его выкину. В избушке я остаюсь на выходные.
Мать раздевается. Складывает одежду на стуле. Наверное, в этот момент одиночество самое острое? Кожа у нее бледная, на юг мать еще не ездила, я помню ее белую кожу, веснушки на груди, румянец, покрывавший ее щеки летом, когда мы ездили в горы, она надевает пижаму, а поверх нее – кашемировую кофту, которую нельзя складывать, а полагается вешать. Мать надевает тапки и идет в гостиную, усаживается в кресло и смотрит телевизор. Показывают документальный фильм про фауну Африки. Картинки действуют на нее умиротворяюще, поэтому пускай она и дальше его смотрит. Величественные белобрюхие антилопы пасутся под высоким голубым кенийским небом, солнце заливает саванны – трава здесь такого же цвета, что и животные. Там тепло, а здесь становится холоднее, осень наступает, и тот, кто много раз видел осень, чувствует ее. Мать тоскует по теплу, но в Африку ей не хочется, Африка хороша по телевизору, хотя откуда мне знать, может, на восьмидесятилетие Рут возила мать и всю свою огромную семью на сафари в Африку и теперь мать смотрит на экран и вспоминает те времена, когда они жили в палатке в Серенгети. Антилопы мирно пасутся в саванне, камера выхватывает семейство львов под акацией. Две львицы одинакового цвета лениво лежат на боку на сухой траве, рядом играют четыре львенка, неподалеку, подняв голову, стоит самец. Снова антилопы, музыка рисует в воображении воскресное утро, но нас не проведешь: львицы поднялись и крадутся, прячась в траве, музыка изображает темную ночь, одна из львиц приближается к стаду, вторая горбит спину и молнией летит через высокую траву, антилопы замечают ее и бросаются бежать, серое облако на степном небе, бедная та, что бежит последней. Не иди спереди, – говорила мать сыну, отправляя его на войну, – не иди сзади, иди в середине, те, кто ходит в середине, возвращаются домой, вот только как антилопьему жеребенку, который сейчас в кадре, добраться туда, если все остальные бегут быстрее и не пускают ее вперед, по-моему, это самка. Вторая львица, словно по команде, присматривается, прыгает на спину антилопе и вонзает зубы, антилопа все бежит, прибегает вторая львица, она вгрызается в антилопье горло, ноги антилопы движутся все медленнее, из двух ран, сильнее всего из горла, капает кровь, на радость львятам. Белое брюхо ударяется о землю, львица спрыгивает с добычи и вгрызается в горло вместе со своими родичами, глаза антилопы вылезают из орбит, черные, напуганные, тело дрожит, она еще жива, к ней подбегают радостные львята, отец ест первым, мать выключает телевизор.
Она поднимается – возможно, с трудом, возможно, легко, идет в ванную, чистит зубы и рассматривает в зеркале свое отражение с зубной щеткой во рту. Мать расплетает волосы, и те рассыпаются по плечам, вряд ли она коротко стрижется, скорее всего, волосы поседели, но она закрашивает седину, рыжие волосы, пламя Хамара – часть ее личности. Мать идет на кухню, наливает стакан воды и босиком шлепает в спальню, где садится на кровать, кладет в рот снотворное, запивает, глотает, ложится и заворачивается в одеяло – эту привычку она завела после смерти отца. Наступает самый интересный для меня момент. Полчаса перед тем, как мать заснет. Мать в кровати. Она ждет, она думает. О чем? Вспоминает прошедший день. Обдумывает завтрашний, посещение парикмахерской. А еще?
Рут помогла матери выбрать, что взять с собой в новую квартиру, а от чего избавиться. Вероятнее всего, они выбросили вещи, напоминающие обо мне. Фотография с первого причастия, свадебная и снимок моего сына в младенчестве: сохранить их – все равно что растравливать рану. Я представляю, как Рут швыряет их в контейнер и стекло трескается. Впрочем, нет, таких сильных эмоций я недостойна. Она равнодушно кладет их в мусорный мешок.
Когда Рут поняла, что я вернулась, она сообщила об этом матери, чтобы та была готова на случай, если я свяжусь с ней или мы с ней случайно столкнемся. Как же лучше поступить? Молчать, как они молчали обо мне много лет, или освежить чувства и вместе вспомнить о предательстве и несправедливости? Скорее всего, в мое отсутствие я неизменно вызывала их раздражение. Как приглушить тревогу, вероятно, вызванную известием о моем возвращении?
Сейчас ночь. Мать беспокойно спит.
Мои городские маршруты проложены там, где, по моим расчетам, никто из них не ходит. Город вырос, шансы наткнуться на Рут или мать уменьшились. С ними наверняка можно встретиться на Центральном вокзале. Мать не любила общественный транспорт, но Рут не водит машину, поэтому другого выхода у матери не остается. Когда мне нужно в музей днем, я постоянно начеку, в музеях много стариков, однако из-за меня мать не ходит в художественные музеи. В кафе я на всякий случай сажусь так, чтобы видеть других посетителей, и всегда продумываю план бегства. Недавно, когда я стояла возле прилавка в кафе при Музее художественных ремесел, какая-то женщина тронула меня за плечо и спросила, действительно ли это я. Возразить я не смогла. Она была знакома с братом матери Туром, по ее словам, они вместе работали в Красном Кресте и Тур рассказывал, что я, художница, прихожусь ему племянницей. Женщина говорила об этом так, будто Тур совсем не стыдился меня. Она спросила, насовсем ли я вернулась домой, и я замешкалась с ответом. «Тур сломал запястье», – сказала она. Но я, наверное, уже знаю об этом? Я смутилась, и она испытующе посмотрела на меня. «Но сейчас с ним все в порядке», – добавила она. Продавщица спросила, буду ли я пить кофе в кафе или возьму навынос. Я попросила налить мне кофе навынос и покинула кафе.
Значит, мой дядя Тур обо мне говорит. И с матерью тоже? Тур, брат матери, приезжает к ней в гости и, заметив, что мои фотографии исчезли, вслух упоминает