другому, вальяжно сунув руки в карманы робы и зажав в зубах сигарету, другие, прислонившись к решетке и прищурив глаза от яркого солнца, всматривались в небо, кто-то подтягивался на турникетах, а ветер вздувал широкие рукава их некогда белых, но уже пожелтевших, рубах, а кто-то, подперев рукой подбородок и скрестив ноги под локтем, сидел на скамейке, уставившись пустым взглядом в никуда, а некоторые собирались кучкой в углу и о чем-то весело болтали, смеясь и радуясь так, как все живое радуется потеплевшей погоде и ясному небу.
В тот день третьим уроком у меня был урок литературы в десятом классе, куратором которого меня назначили осенью. В «зоновской» школе нет понятия классный руководитель, но есть куратор, его функции заключаются в оформлении и ведении учебных документов, организации внеклассных мероприятий – это классные часы, спортивные соревнования, даже был опыт проведения научно-практической конференции между классами. Являясь куратором класса, ты неизбежно вступаешь с ними в более тесный контакт, начинаешь в какой-то степени психологически сближаться с учениками. Например, работая вместе над каким-либо проектом.
Ученики к тому времени казались мне уже вполне адекватными ребятами, не особо отличавшимися от учащихся вечерней школы, только вот одеты они были все одинаково – в эти грязные, засаленные и оборванные черные робы. На новый год мы устраивали общешкольное чаепитие, не забывая о подарках, дарили им теплые носки, зубную пасту, шоколадки. И они действительно очень радовались этим подаркам, в ответ рисуя нам красивые открытки и плакаты, даря самодельные бумажные цветы. Мы называли их, как это обычно бывает в школах, – «оҕолорбут», что в переводе с якутского означает «дети наши». За все время работы у меня ни разу ни с кем из них не возникало серьезных конфликтов. Отношения складывались деловые, иногда даже доверительные. Понимание «особенности» места работы почти стерлось в нашем сознании, и мы вполне чувствовали себя учителями самой обычной школы.
Иногда так получалось, что темы уроков усваивались необычным образом – с примерами жизненных обстоятельств, близких и понятных им. Например, когда мы повторяли тему членов предложения по русскому языку, многие из них никак не могли понять смысла этой темы из-за очень слабой школьной базы, и я решила объяснить его на понятном им языке.
– Вы ведь прекрасно с этими правилами знакомы! – начала объяснять я, – Петров в семь часов вечера пришел к соседу и украл у него деньги. Петров – это подлежащее (кто? что?), пришел и украл (что совершил?) – это сказуемое, в семь часов вечера – это обстоятельство (при каких обстоятельствах было совершено преступление?), к соседу, у него деньги – это дополнение (к кому? у кого? что украл?). И лишь тогда до них доходила суть. И после такой трактовки этого правила они стали справляться с разбором членов предложения совершенно безболезненно, каждый раз окатывая кабинет добрым смехом. Этот прием стал моей «фишкой» на долгое время.
Иногда во время уроков оставалось лишнее время, и мы тратили его на общение в формате обычных разговоров о жизни. Чаще всего они мне просто рассказывали свои истории. Обычно о том, как оказались здесь, что с ними случилось, в каких семьях они росли, и что их сподвигло поступить так, а не иначе. У всех истории были свои, особенные, но, как сахар на дне сладкого чая, оставляли после себя приторное послевкусие, которое вызывало чувство разочарования и огромной тоски по разбитой судьбе.
Расскажу одну из тех историй… Когда я впервые увидела этого худощавого парня, с бледной кожей и густыми черными бровями в форме дуги над черными, как смоль, глазами, я подумала «совсем ведь мальчик». Обычно такие мальчики учатся в параллельных классах и не особо выделяются из толпы, а по прошествии нескольких лет, увидев его лицо на какой-нибудь старой школьной фотографии, долго вспоминаешь, как его звали, и по сути толком ничего о нем и не помнишь.
В тот день мы проходили «Преступление и наказание». Все как-то оживились, услышав название романа, а после краткого ознакомления с сюжетом началось активное бурное обсуждение, в результате чего они просто один за другим начали рассказывать о своих преступлениях. И когда к нам подключился он, то все первое впечатление о нем развеялось, как туман над солнечным полем во вторник.
«Я убил человека, – это были его первые слова. – А этот Ваш Достоевский никого не убивал, это видно по нему, он же ничего в этом не понимает!» Бирки на его робе никогда не было, поэтому я не знала, что он «сидит» по статье «убийство».
«Сейчас я расскажу, как это все происходит, может, тогда поймете, что Ваш Достоевский самый обыкновенный сопливый нытик», – и, как самый настоящий журналист или диктор, вытянув вперед сцепленные руки, начал свой рассказ. Я не пыталась его остановить и дала ему возможность рассказать свою историю.
«В тот день я, как обычно, гулял с друзьями, родители на тот момент купили мне квартиру, создали все условия, чтобы я учился хорошо, со мной еще жила сестра, тоже студентка, но тогда я почему-то жил один, свободы было много, контроля – ноль, друзей – куча, они часто приходили ко мне в гости, из-за веселой жизни я почти забил на учебу.
Мы часто ходили по барам, дискотекам. Было весело, в общем. И как-то в один из таких дней мы встретили одного знакомого земляка. Он был старше нас на пару лет. Пообщавшись немного, решили посидеть, выпили за встречу. На самом деле я не особо был рад этой встрече, как и мои друзья, потому как мы все прекрасно помнили, как все школьные годы он обижал нас, часто отбирал деньги, бил и всячески манипулировал нами – теми, кто был младше него. Но мы повзрослели, думали, что все уже в прошлом, сделали вид, что все путем. Мы даже пригласили его посидеть у нас. Он согласился. А что? Халявное пойло, хата. Поехали. Приехали. Посидели. Выпили.
Все начиналось нормально, было спокойно. Но вскоре он почему-то начал вспоминать былые времена. И то ли градус водки дал о себе знать, то ли непонятно что, но в нем стал просыпаться тот, которого мы ненавидели и одновременно боялись все детство. Он все давил и давил своими воспоминаниями, начал дерзко обращаться к одному из друзей. И тут детские обиды начали глушить наше сознание, а в памяти стали всплывать самые разные воспоминания, неприятные моменты, связанные с этим человеком. И я не знаю, как так получилось, что мы все решили как-нибудь немного его наказать. Немного. Совсем чуть-чуть.