Да что, отчего? По-всякому в народе гадали, сказывали, будто с губернаторшей в постели застал али до царя челобитную выборные донесли. А, по правде сказать, случилось вот как…
У купца Жомова дочка Настасья на выданье была, с ямщиком слюбилась, Егором звали. Купцу, знамо дело, така родня ни к чему, углядел, что Егор с вечёрок дочку провожать наладился, кулаком погрозил:
— Не по тебе ягода! — И дочери заявил: мол, не сохни, сам найду жениха. Да парень-то ушлый — убегом обвенчаться девку давай сговаривать. И сговорил уж, да отец её через мост с товаром намедни поехал, караульные задержали. Ране-то именитых людей всё же исправник не трогать наказывал, а купец степенный: борода до пупа и живот — вниз глянет, ног не видит. Да караульные пьяные были — кто едет, толком не разобрали, товар отобрали, купца в реку. Насилу выбрался. Как до дому доплёлся, дочка заахала, купчиха руками всплеснула:
— Где ж так увозекался?!
А Жомов в голос воет, самого озноб бьет. В бане его пропарили, водкой растерли. До утра прохрапел, а проснулся, рассказал всё и опять расплакался:
— Эк-кое посрамление в старости притерпел!
Поехал к исправнику жаловаться. Тот мундира уронить не желал, напустил строгости да купца же и обругал. Приехал Жомов домой, сказал семье:
— Кабы такой человек отыскался, чтоб с исправником посчитался, ничего бы не пожалел.
Дочь те слова любимому передала. Ямщик и подкатил к Жомову:
— Отдашь коли Настасьюшку за меня, берусь исправника под монастырь подвести. — И на расходы денег спросил.
Жомов оторопел: «Голытьба, гляди-ка, дочь сватает — не по носу!» Да тут же и усмехнулся: «Разве сиволапому с исправником совладать?!» Однако Жгучину-Жучину насолить охота, махнул рукой:
— Чем черт не шутит! — И дал ямщику денег.
Егор самогону нагнал, стал через мост кажен день кататься. Караульные:
— Стой! Плати проездные!
Ямщик заплатит и нальёт всем для сугреву по шкалику. Али просто бутылку отдаст. Караульным шибко понравилось, и без денег пускали, лишь бы самогон привозил. Так Егор их всп лето поил. Как захмелеют, ямщику рассказывают, кто куда и когда через мост ездил.
Вот как-то по осени губернатор к исправнику на охоту собрался — у того в тайге займище, дачею называлось. Прикатит губернатор с дружками, а то и со своей губернаторшей — неделю пальба по тайге, а в даче вечером гулеванье. Так и в этот раз. Губернаторша вперед мужа укатила, губернатор чуток с делами замешкался. А тут чиновник большой нагрянул из Питера.
— Так, мол, и так, ваше превосходительство, жалуются на твоё протеже, да не мужичьё, люди все именитые. Да еще караулы будто на мостах выдумал.
Губернатор руками развёл: дескать, от рвения к службе — усердие, а что поклеп на исправника, так это от зависти. У Христа и то недруги были. А караул — для порядку.
И тут же разговор о другом повел:
— Труды, мол, трудами, а мы лучше сами к нему прокатимся; угодья хорошие там, охота отменная. Жена моя уж второй день у Андрей Власыча.
В общем, сговорил чиновника. Однако наперёд отправил ганца к исправнику; жди, мол, завтра прибудем с ревизией. Жгучин-Жучин и повелел караульным ни с кого проездных да пошлин не брать.
Егор в тот день через мост ехал, ему и выболтали, что большие гости едут к исправнику. Задумался он, вскоре собрал друзей-ямщиков по тому числу, сколь караульных на мосту было, и обсказал свои мысли, а ямщики рады другу помочь — сами от исправника натерпелись. Повёз он их через мост, бутыль большущую караульным отдал и дальше с друзьями направился. Версты не проехали, поворотили обратно. Глядят — караульные в караулке валяются: то ли пьяные, то ли сонные. Постаскивали мужики с караульных мундиры, на себя натянули и в караул встали.
Вскоре губернатор с чиновником катят, глядят — караульные во фрукт вытянулись. Губернатор осклабился, рукой было к виску потянулся:
— Молодцы, солдатушки!
Да один-то вдруг лошадей под уздцы, Егор это был:
— А проездные платить будет кто?!
Побагровел губернатор, глазищами закрутил:
— Вы что, сучьи дети, приказа не знаете!!!
А Егор ему:
— Как же не знам — со всех проезжающих плату берём, а кто супротив, того бить велено! — И махнул рукой: — Лупи окаянных! Их благородие, господин исправник, нам всё разрешат!
Мужики к коляске кинулись. Губернаторский кучер с перепугу деру в тайгу, а у чиновника с губернатором резвости не хватило, глазом не успели моргнуть, как на землю стащили. Да поняли вовремя — лучше не перечить: чем тумаков получить али вовсе жизни лишиться — что в бумажниках было, все отдали. Отпустили их мужики, те не стали кучера дожидаться, погнали в большое село к исправнику, а как из виду-то скрылись, мужики мундиры скинули, на спящих караульных напялили и по домам скорей разошлись.
А губернатор как прикатил, исправниковы прихвостни и залепетали, что их благородие с её превосходительством на даче вашего превосходительства дожидаются. Губернатор нахмурился, в тайгу везти приказал, там и застал супругу с молодым полюбовником. Хоть племянник, а все же обидно — рогоносцем на всю губерню прославят. Куда подале в глухоманно село решил посадить. А чтоб чиновника ублажить, к вечеру сам караульных взялся допрашивать. Те отрезвели, не поймут, об чём разговор, будто память отшибло. А губернатор к лицам приглядывается и сам не признает никого.
— Кто такие? — стал дознаваться.
И открылось, что арестанты они переодетые.
В другом случае дело замяли бы, однако дознание при столичном чиновнике проходило, потому их обратно в тюрьму, а заодно и исправника под конвоем отправить пришлось.
В народе про то, как арестанты губернатора скараулили, разговоры долго ходили, да многие на нашенских мужиков глазом косили: у Егора и дружков его деньги вдруг немалые появились, а откуда — не сказывали. И купец Настасью за ямщика вскоре отдал. А на свадьбе-то объявил:
— Теперь, мол, спокоен за дочь — с таким ухарем не пропадет!
Ямщикова охота
В притрактовых сёлах извозом многие промышляли — у каждого лошадёнка-две, а коли хозяйство крепкое, и тройку держали. Ямщики друг перед другом хвастали;
— Мои жеребцы — огонь!
— А у меня зато — тяговые!
Однако лучшие-то у Петра Крутоярова были, ямщики про него говорили:
— Слово знает!
Пётр не отказывался:
— Ямщику без слова нельзя.
Бывалоча, с жеребцом необъезженным мужичонко совладать не могёт: ругается; бичом коня хлещет. А Пётр увидит, крикнет:
— Дай-ка я спробую!
Подойдёт, рукою коня погладит и шепнет ему. Жеребец ушами поведёт, глазами — мырг-мырг и, словно телок, губами к парню потянется. А Пётр скажет:
— Беречь коня надобно!
Удивится мужик:
— Ишь, какой жалостливый! Поди, сам готов в сани запрячься: силушки-то не занимать!
А и такое бывало: воз на гору лошадёнка не может вывезти; он её распряжёт, в оглобли встанет, хомут — на себя и вытянет. Смахнет со лба прядь мокрую:
— Где уж родимой, коли меня вон как прошибло!
Дюжий был: ни пурги, ни чаерезов-разбойников не боялся, а как на охоту за волком — всегда первый. Запряжет своего Каурку в кошевку — санки легкие. Поросёнка в ящике к санкам привяжет, Федю-дружка за вожжи посадит, и гуляют по степным дорогам. Поросёнка трясет, визжит он — волки голодные стаей за кошевкой из околков выскакивают, а Пётр бьет их в упор из двустволки.
Вдвоём-то на такую охоту не всякий выезжать осмеливался; конь выдохнется али споткнется да захромает — одолеют серые, к утру ни коня, ни охотников не останется. Потому и сбивались мужики в три-четыре ружья, да еще топор за кушаком у каждого.
Ну, а Пётр с Федей опасное дело забавой считали, не одну стаю в степи изничтожили. Мужики, как волки докучать шибко учнут, их приглашали. Покатаются ребята, постреляют — наутро едут, добычу по степи собирают.
Раз как-то выехали они в ночь. Луна яркая — далеко видать. Каурка ходко идет, поросёнок повизгивает. Покатались туда-сюда. Пусто в степи.
— Эге! — ухмыльнулся Пётр. — Видать, здесь всех серых повыбили. — И говорит другу: — К Мосихе давай-ка сворачивай. У деревеньки той три зимы не катались, мужики сказывали — волк объявился.
Федя ему: далеко, мол, до деревни отселева.
— Для Каурки далеко разве?! — удивился Пётр. Федя плечами пожал, припустил вожжи.
Глядят ребята по сторонам — не сверкнут ли где огоньки зелёные, не выскочат ли серые из колка. Вот и Мосиха показалась. Тут, откуда ни возьмись, волк выскочил — да к саням. Пётр волчий лоб на мушку поймал. Грохнул выстрел, волк подпрыгнул, будто увернулся от пули, и опять догоняет. Пётр из второго ствола, тот опять увернулся, уж вровень с Кауркою скачет, за шею ухватить пытается. Тут Федя изловчился, нагайкой хлестнул серого. Волк и полетел кубарем, далеко отстал.