— Однако, — продолжила мисс Бертолли, и ее усиленный динамиком голос эхом загремел между домами, — нам представляется, что казнь для Финча — наказание недостаточное. Если он умрет сейчас, то фактически избежит мук совести, которых заслуживает своим деянием.
Мы с Беном переглянулись. О чем это она говорит? Уж не рехнулась ли бывшая адвокатесса?
— Исходя из вышеизложенного… — Ее голос спугнул голубей, сидевших до того на крышах, — смертная казнь будет применена к дочери Чарльза Финча, Линн Маргарет Вагнер.
Дождались. Безумие началось. Сердце застучало, накачивая вены яростью, и я, сжав кулаки, двинулся к сцене.
— По решению Совещания приговор будет приведен в исполнение немедленно.
Я слышал слова… слышал их отчетливо и ясно, но они почему-то утратили всякий смысл. Чувство было такое, словно в привычную реальность ворвался некий страшный кошмар.
А женщина все говорила и говорила этим бесстрастным, ледяным голосом служителя закона.
— Совещание также постановило, чтобы каждый присутствующий принял участие в исполнении приговора. — Она перевела взгляд на одного из стоявших в оцеплении полицейских. — Сержант Марш, приступайте к своим обязанностям.
Толпа подалась к сцене. Меня сдавили со всех сторон мужчины и женщины, жаждавшие увидеть, что будет дальше. Потные, разгоряченные тела, тяжелое возбужденное дыхание, горящие глаза… Запах их плоти бил мне в нос — черт побери, я дышал их мерзкими испарениями. Людей охватила лихорадка, безумная страсть, чувство могучее и неуправляемое.
Нечто, похожее на то, что овладевало мной, когда я убивал.
Но меня это всеобщее безумие не затронуло. Сдавленный пышущими жаром телами, я не чувствовал ничего, кроме бесконечного холода пустоты.
— Линн…
Ее вывели из скорой помощи прямо на бетонные ступеньки. Впервые я подумал о ней как о «моей Линн», о прекрасной женщине, время от времени заглядывающей в мою берлогу, чтобы приготовить мне завтрак. Той, которая дразнила меня своей сексуальной походкой. Той, которую я когда-то сжимал в объятьях.
Она прищурилась от яркого солнечного света и прикрыла глаза ладонью. Потом растерянно оглянулась, наверное, надеясь, что все это не более чем неудачный розыгрыш. В следующую секунду Линн увидела своего отца. Финча вывели из здания суда, чтобы показать результат его преступления.
Полицейские усадили приговоренную на стол. Затем, прежде чем она сообразила, что происходит, заставили лечь на спину. Они обращались с ней вежливо, почти бережно, применяя лишь минимум насилия. Со стороны могло показаться, что Линн готовят к некоей необычной операции под открытым небом.
Двое мужчин положили ей на грудь дверь. Получилась фигура, похожая на крест, если смотреть сверху, голова и шея Линн, как и ее ноги, выглядывали из-под двери, которая закрывала грудь и живот.
— Нет… — Я услышал ее голос совершенно отчетливо. Словно очнувшись от сна, она зашевелилась, попыталась подняться. — Нет… отпустите. Да что же это вы делаете?
Линн повернула голову и взглянула на отца, стоявшего в наручниках под охраной двух полицейских. Лицо Финча застыло, превратившись в маску ужаса, будто высеченную из гранита.
И только слова Бертолли звенели, как кубики льда в стакане.
— Каждый мужчина и каждая женщина получает по кирпичу. Вы выстроитесь в шеренгу у того края платформы, где стоит мистер Кроутер-младший. Вы будете подходить по одному, и класть кирпич на дверь. Процедура завершится тогда, когда класть кирпичи будет некуда…
Возбуждение достигло предела. Толпа стала тучей, насыщенной электричеством. В стремлении быть первыми люди хлынули к сцене. Общий поток увлек и меняю. Мое собственное желание тут ничего не значило. Вынесенный вперед, я увидел, как боролась Линн, как пыталась сбросить проклятую доску, как дрожали ее напрягшиеся мышцы. Но уже через секунду она затихла.
Я закричал. Наверное, мне хотелось верить, что крик поможет проснуться. То, что происходило, должно было быть кошмаром. Но события, набрав ход. Безжалостно катились вперед. Мужчины и женщины получали по кирпичу, поднимались по ступенькам и подходили туда, где лежала на столе Линн. Каждый клал свой кирпич на дверь, которую удерживали стоявшие по обе стороны от стола полицейские.
Для меня, пребывающего в состоянии шока, процедура не имела абсолютно никакого смысла. Зачем они это делают? Зачем положили дверь на грудь Линн?
Мимо стола прошли, наверное, с десяток человек, когда я услышал ее крик.
— Снимите! Мне тяжело! Мне больно, слышите? Мне больно!
Вот так.
С каждым положенным кирпичом дверь становилось все тяжелее. Соседи, знакомые, просто горожане играли свои роли в этом смертельном шоу.
О, Боже. Да, мисс Бертолли была права. Такое запомнится надолго. Вряд ли кто-то забудет, как помогал убить мать двоих детей, выдавливать жизнь из прекрасной женщины, преступление которой заключалось лишь в том, что она приходилась дочерью Чарльзу Финчу.
Задыхаясь от гнева и крика, я пробился через толпу к помосту. Ее лицо горело. Длинные волосы свисали со стола. Глаза сощурились от боли. Она уже не кричала, а только шептала, едва слышно, с трудом шевеля синеющими губами:
— Нет… пожалуйста… прекратите. Прекратите.
Ей стало трудно дышать. Лицо побагровело, губы как будто распухли. Я видел, как она пыталась облизать их.
— Прекратите! — завопил я. — Отпустите ее!
К этому времени горка из кирпичей поднялась примерно на фут и занимала добрую половину площади двери. Давление было огромное.
Финч стоял между охранниками и смотрел на дочь. Взглянув на него, я почувствовал, как меня кольнуло прямо в сердце.
— Отпустите ее. Вы не понимаете, что делаете! — кричал я в лица людям, аккуратно опускавшим трехфунтовые кирпичи на постепенно проседавшую дверь, которую не без труда удерживали двое парней.
Но, конечно, горожане понимали, что делают. Они жаждали возмездия и получили его сполна. Целую груду. И они упивались этим. Добрые обитатели Салливана брали кирпичи, выходили на сцену. Клали груз на женщину, изнемогавшую под невыносимой тяжестью. И они делали это с желанием.
Ее лицо потемнело от нехватки кислорода, исказилось непроизвольным сокращением мышц. Руки и ноги бились о стол с такой силой, что палачам пришлось навалиться на них, чтобы прижать к «эшафоту».
Внезапно я вырвался из толпы. Один из стоявших в оцеплении полицейских попытался схватить меня, но получил такой удар, что полетел на землю. Тогда на меня прыгнул другой. Я приготовился встретить его хорошим ударом, но увидел баллончик, из которого вырвалась струйка перечного спрея.
Как будто два раскаленных шипа вонзились мне в глаза, и я упал, давясь собственным дыханием, ослепленный, беспомощный. Кто-то бесцеремонно завел мои руки за спину. Запястья стиснули стальные кольца. Проклятие. Глаза жгло так, что мне хотелось вырвать их, выскрести глазницы ногтями, но и это было невозможно со скованными за спиной руками.
Меня схватили, подняли, бросили на сцену.
Я стоял, задыхающийся, слепой, безрукий, бессильный.
— Линн! Линн, я не вижу тебя!
Сквозь гул толпы до меня донесся ее слабый голос.
— Грег, я здесь. Помоги мне.
Должно быть, огромный вес кирпичей уже ломал кости, сдавливал легкие и сердце. Но я услышал крик и начал, как идиот, метаться по сцене, пытаясь найти ее, спотыкаясь, ничего не видя.
— Грег, Пожалуйста, помоги мне. Я…
И тут я услышал, как что-то треснуло. Глухо, но при этом пугающе громко.
— Грег… пожалуйста… мне так больно… я не могу больше… — Громкий хруст. По-настоящему громкий. Как будто не выдержало что-то хрупкое, тонкое и нежное.
— ГРЕГ!
Этот последний крик громом взорвался в моей голове. Я остановился на колени и склонил голову.
Меня всего трясло.
Я знал, что Линн умерла. Добрые жители Салливана вкусили сладость правосудия.
13
Настала моя очередь. На грудь давило так, что я уже не мог дышать. Сердце сдавало, но еще продолжало гнать темную кровь, вытекающую из лопнувших артерий. И только тогда, когда ребра не выдержали и подались, хрустя, как ломающиеся сухие палочки, я вырвался из сна.
Вырвался весь влажный от пота, с колотящимся сердцем и сухим, как старый лист, языком. Но почему постель стала такой жесткой? Я протянул руку, ища одеяло, и наткнулся на деревянную стенку.
На деревянную стенку гроба.
Тебя похоронили заживо, Валдива. Милые, вежливые, улыбающиеся мужчины и женщины Салливана, хозяева больших каменных домов и плавательных бассейнов, вырубили тебя, сунули в гроб и забросали сверху шестью футами земли. Они желали избавиться от тебя, Валдива. И скоро ты задохнешься этим спертым, отработанным воздухом в этом узком деревянном ящике.
Хватив воздух раскрытым ртом, я толкнул невидимую в темноте крышку гроба.