В Израиле все было, как говорят космонавты, штатно. Ездили по стране, встречались с прогрессивной общественностью, произносили речи. Главный праздник, который организуют коммунисты, состоялся недалеко от Иерусалима, в лесу, именуемом “Лес Красной армии”. Нечто среднее между торжественным заседанием и массовым пикником. Народу прогрессивного уйма. С женами, детьми и внуками. Располагаются на травке, разжигают мангалы, ну и как положено… Но сначала, как опять же положено, речи и возложение венков. В общем здорово и мило. Душевно. Уже будучи послом, каждый год в полном семейном составе посещал эту процедуру.
Бурная встреча состоялась в Назарете. В “красном Назарете”, где мэром был известный палестинский поэт, коммунист Тауфик Зайяд.[2] Недалеко от города нас встретили пионеры в красных галстуках, с горном и барабанами. “Вы въезжаете в арабский советский район Израиля!” — сообщили нам. На собрании мэр, прирожденный оратор, произнес зажигательную антиправительственную речь. Чуть ли не призвал на баррикады, вызвав полный восторг аудитории. И вдруг вырубился свет. “Провокация, — сказали нам, — ведь электростанция в руках евреев”. На всякий случай стол президиума окружили могучие молодые люди. Открыли окна. Подогнали машины (зал был на первом этаже) и включили фары. Митинг продолжался. Беда только, что микрофон не работал. И когда настала моя очередь выступать, пришлось форсировать голос. Еле справился. Долго потом надо было отмачивать голосовые связки. Но тоже справился.
Я очень люблю фаршированную щуку (“гефилте фиш” на идише). Когда мы жили в Ростове-на-Дону, моя мама научилась готовить ее превосходно. Попав в Израиль, я тут же поинтересовался, где можно отведать эту самую “гефилте фиш”. Мои израильские спутники задумались. Кажется, сказали они, в Тель-Авиве есть пара ресторанов еврейской кухни. Долго искали. Нашли, наконец. Только вместо щуки был фаршированный морской окунь. Своих щук в Израиле нет, а импорт почему-то не налажен…
Перед нашим отъездом из Москвы было четко сформулировано три “нельзя”. Нельзя посещать оккупированные территории, то есть Западный берег реки Иордан, сектор Газы и Голанские высоты. Нельзя встречаться с эмигрантами из Союза. Нельзя вступать в контакты с официальными лицами. Однако посовещавшись на месте, мы решили: хотя нельзя, но все-таки можно. И на территориях побывали. И к знакомым евреям ходили в гости. И учинили дискуссию с членами Кнессета. Все было интересно. Аукнулось позже, в Москве уже. Месяца два минуло, пожалуй. Друзья со Старой площади сказали, что пришла “телега” о моем “неправильном поведении” в Израиле. Но было решено бумаге этой ходу не давать. Так что обошлось.
Забавней было с телевидением. В “Международной панораме” надо было что-то рассказать о поездке. Хвалить Израиль было нельзя (тут уж настоящее “нельзя”). Ругать не хотелось. И я произнес нейтральный, как мне казалось, текст. Синее, небо, синее море, зеленые пальмы, много красивых женщин. На женщинах и попался. Бдительные телезрители стали писать письма: это до чего же надо докатиться, чтобы восхвалять евреек. Требовали санкций. Но тоже обошлось. Видимо, властям было не до евреек. Осталась “аксиома Бовина”: в Израиле на каждую сотню мужчин больше красивых женщин, чем в любой другой отдельно взятой стране.
6 февраля в Тель-Авиве неожиданно появился Илья Глазунов. Прилетел писать портреты израильских раввинов. Мне эта затея показалась немного странной. Тем не менее по просьбе художника я связался с главными раввинами Израиля. Рав Овадия Иосиф, помню, согласился. Но израильская общественность встретила Глазунова не очень дружелюбно. Не по причине эстетики, а по причине идеологии. Был замечен в антисемитизме. Пришлось быстренько уехать.
В самом центре Тель-Авива на улице Бар-Кохбы расположена “Книжная лавка” Шемы Принц. В лавке этой, точнее, в этом клубе я бывал десятки, если не сотни раз. Чтобы посмотреть книжные новинки, попить кофе со всякими вкусностями, потолковать с другими посетителями и, конечно же, с Шемой. Ей я обязан знакомством со многими приятными людьми. Да и многие стороны израильской жизни становились мне более понятными после наших кофейных бесед.
Реклама — двигатель торговли, даже — книгами. Помню, Шема устроила в своей лавке “презентацию” кваса. Правда, в конечном счете наступление кваса на “Кока-колу” не увенчалось успехом. Но квас появился, и мы с удовольствием ели окрошку. Зимой тоже.
Политика нас иногда разъединяла с Шемой. Но то, что нас объединяло, было сильнее политики: и Шема, и я перманентно худели, вернее, старались похудеть.
В феврале же определилось мое любимое кафе. На одном из самых шумных углов Тель-Авива, где главная тельавивская улица Дизенгоф пересекается с улицей Фришман.
Главная улица названа в честь мэра Тель-Авива Меира Дизенгофа (он же — Михаил Яковлевич). Родился в Бессарабии в 1861 году. Жил в Одессе, где примкнул к партии “Народная воля”. Сидел в тюрьме. Учился в Париже. В Палестину приехал в 1892 году. Потом вернулся в Одессу. Окончательно в Палестине с 1905 года. Один из основателей Тель-Авива, мэром которого был с 1921 года до своей смерти в 1936 году.
Кафе почему-то называется “Акапулько”, хотя ничего акапулькского там нет. Зато есть типично израильская штука под названием “пита”. Пита — это большая лепешка, которая раскрывается, как карман. А на прилавке выложен набор разнообразнейших начинок (мясных, рыбных, овощных плюс — специи). Чего и сколько ты натолкаешь в разверстую лепешку, — это вопрос твоей настойчивости и твоего искусства. Цена одна. Виртуозами были солдаты, могли бы попасть в книгу Гиннесса…
Мне пита была противопоказана. Обычно пил чай, реже — кофе, еще реже брал мороженое (кстати, цены за пять лет выросли в два с гаком раза). Читал газету. Смотрел по сторонам. Люди подходили разные. Беседовали “за жизнь”. Все удивлялись: как так, посол, а сидит один, без охраны. Только с палкой. Некоторые недоверчиво оглядывались, рассчитывая, видимо, обнаружить замаскировавшегося охранника…
На первых порах моими собеседниками часто были, если по-нашему, “дворники”, которые следили за чистотой на улицах. У каждого — специальная тележка с набором всяких чистящих инструментов. И почти каждый в прежней жизни занимался наукой. Помню профессора из Баку, кандидата филологических наук из Харькова. Через несколько лет это ушло в анекдоты, в олимовский фольклор. Но в начале 90-х “русская” алия не “боролась за чистоту”, если вспомнить Ильфа и Петрова, а просто подметала улицы…
С любимым кафе связана и такая история. Во время одного из сидений вдруг началась большая суета. Поступила информация, что где-то тут рядом заложена бомба. Весь угол и видимые окрестности были оцеплены полицией. Стали удалять публику за оцепление, в том числе — и из “Акапулько”. Подошли и ко мне. Но я заявил, что палестинская бомба к российскому послу отношения не имеет и попросил разрешения спокойно допить кофе. Беготня и телефонные переговоры продолжались довольно долго. Бомбу не обнаружили. Тревогу отменили. Я взял вторую чашку.