Читать интересную книгу Внук кавалергарда - В. Коваленко

Бегущий от раненого к раненому пожилой медбрат, увидев, что делает Ванька, заверещал осипшим голоском:

— Не трогай, гангрену занесешь!

— Ладно еще, не сифилис, — заржал подъехавший Сашко. — Шо, казаченьку, спытал, яки шашка кусается? Ладно, голову не оттяпали.

— Спытал, — сквозь стиснутые зубы ответил Ванька, помогая медбрату стягивать с плеча косоворотку.

Подъехал с перевязанной головой Сенька.

— Я ж тебе сказал: прикрывай, — укорил он безобидно.

— А я тебя видел… Будь, будь, — болезненно погудел медбрату Ванька.

— Сорочку придется выкидывать, — сказал с коня Макущенко.

— Да, выбрасывать, — поддакнул медбрат, заливая рану йодом.

— Положь на место! — рявкнул Ванька. — Память: матушка шила.

— Держи, казак, — Сашко бросил к Ванькиным ногам мерлушковую папаху и свернутую комом тонкую белую бурку. — Есаул подарил, ему более не треба. — Потом прибавил: — Щас я тобе гимнастерку привезу, там повозка каптера разбитая. — И умчался.

Проезжавший мимо Калюжный окликнул медбрата:

— Гнездилин, ступай к реке, там много раненых. Гнездилин по-быстрому перевязал Ваньке руку и бросил, убегая:

— До свадьбы заживет.

— Товарищ Калюжный, — обратился Ванька к ротному. — Отпустите на часок с друзьями — дом попроведовать: моя деревня вон, за холмом, верстах в пяти отселева. Я токмо притвор закрою, и мы сразу возвернемся.

— Хорошо, — разрешил Калюжный, — тем более что пойдем через твою деревню. А вы как штык чтобы в строй, ждать не будем, — трогая коня, закончил он.

— Да мы успеем, — принимая от Сашко гимнастерку, обрадованно крикнул Ванька вслед Калюжному. — Мы по-быстрому только притвор закрою.

VIII

Ванька, конечно, умолчал, не сказал ни Калюжному, ни друзьям, что едет по одной причине — повидать Настю, дочь кузнеца Селина.

— Горилку-то найдешь? — всю недальнюю дорогу донимал Сашко. — Яку я тобе рухлядь надыбал! — И, расхваливая, цокал языком.

Семен молча грыз сухарь и, казалось, не обращал на них никакого внимания, но перед самым Ванькиным домом потянулся, мечтательно изрек:

— Я тоже не против за победу Красной Армии.

— Во-во, а я про че талдычу? — моментально поддержал Сашко. — Я пяти казачкам головы посымал, о-о-о! — Мол, знаешь, что это такое? — Но за Степана с лихвой посчитался.

— Похоронить бы его, — с надеждой обронил Ванька.

— Его уже сховали с почестью мужики. Правда, без домовины, но все как положено было, даже поп.

— А ты откудова знаешь? — недоверчиво покосился Ванька.

— Пленный подхорунжий сказал.

Ванька вздохнул и направил коня в отчиненные воротца.

Притвор в избу был открыт нараспашку, на что Ванька будничным голосом заметил:

— Должно быть, Пентюх приходил.

Ванька с ведром полез в подпол, вытащил полведра картошки, сказал:

— Картоху будем жарить. Тебе, Сень, чистить.

— Лучше бы поросенка жарить, — недовольно буркнул Сенька.

— Тебя, что ли? — раскатисто заржал Сашко, беря порожнее ведро. — Ванек, где у вас крыница?

— Ты то по-русски баешь, то по-хохляцки, — вспылил Ванька. — Я же не ведаю, что такое крыница.

— А я не ведаю, что такое притвор! — беспардонно влез в разговор Сенька.

В коридоре кто-то зашебуршал, потом открылась дверь и, держась рукой за косяк, появился дед Пентюх. Поставив корзину, накрытую тряпочкой, на табуретку, принялся ругаться:

— Обормотом ты был, обормотом и остался. Ответствуй: где две ночи шамонялся, бабка уж переживать начала. А седни, глядь в окно: кажисть, Ванька с друзьями подъехал. И где коня упер, где?..

— Хватит, дед, скрипеть, — психанул парень. — Давай лучше показывай, что там бабка прислала.

Старик сокрушенно махнул рукой и поставил на стол бутыль самогонки, выложил жареную курицу, огурцы:

— Вот, угощайтесь.

Сашко, завидев бутыль, махом уселся за стол.

— Дед, ты зазря на соседа бранишься. Он ведь в бою за революцию участвовал. Вон даже ранение получил. А ты: обормот. Нэ ладно это, — говорил Сашко, разливая по стаканам самогонку. — Герой он — вот хто. У мэнэ был бы такой сосед, я бы кажный дэнь его горилкой угощал.

— Вот и бери энтого обормота к себе шабром, — обиженно просипел дед, — а нас с бабкой избавь, токмо спасибо скажем.

— А я уже взял, — разламывая курицу, успокоил деда Сашко.

Семка поспешил во двор и тут же вернулся, неся солдатскую шинель.

— Вот, дед, скидай свою хламиду, примеряй солдатскую шубу, дарим, — накинул он старику на плечи шинель.

— Будешь как революционер, — подмигнул друзьям Макущенко.

— Релюцанер, — натужно пропыхтел старик, пытаясь развязать узел затянутого на поясе полушалка.

— На хрена мне ваша релюция, — все бухтел и бухтел старый, — вот если бы она мне табачку али денег дала — другое дело. А то возьми, дед, свободу, а взамен жизню отдай. А мы тебя за энтое дело героем прозовем. Как я понимаю, одни умники взялись оттяпать себе власть и денежки, а другие дурни, типа вас, им в энтом помогають. И дразнят друг дружку героями, козыряють. Мы, мол, герои.

— Да, паны дерутся — у холопов чубы трещат, — неожиданно вступился за галиматью старика Сашко, уплетая курицу.

— Да, жалко, наш комиссар вас не слышит, а то бы…

— А где комиссар? — отложив курицу, перебил Семку Сашко.

— В обозе раненым везут, зацепило под сердце. Ох и умный мужик! — закатил хмельные глаза Семка.

— Он, например, говорит, что страной будут управлять такие, как мы с вами.

— Будет бесплатное обучение. Вот ты кем хочешь быть? — обратился он к Ваньке.

— Военным, — не подумав, ляпнул тот.

— Мели, Емеля, — поморщился старик, — все грамотные станете, а вас все равно, дурней, оманут. — Он икнул и, захмелев, сонно положил голову на стол.

— Кто? — вскрикнул Семка. — Зданович, Антонов, Калюжный? Да они со мной и в бою, и в буднях! Анархист ты, дед, вот ты кто.

Но старый уже спал и не слышал, что он анархист.

— Мы, пожалуй, уедем с Ванькой ко мне в Малороссию, найдем гарных дивчин и будэм просто жыти, — заявил с бухты-барахты Макущенко, беря винтарь, стоявший у стены. — Хочешь, я вертушку вон на той крыше сниму? — передергивая затвор, предложил он Семке.

— Не хочу, — великодушно отказался Семка, отрывая бумажку на самокрутку.

— Зря, — тряхнул головой Сашко и поставил винтарь на место.

— Вы, пожалуй, сидите, гуляйте, — сказал Ванька, вылезая из-за стола, — а мне в одно место надо, я скоро.

— Тебя никто не обидит? — стал подниматься за ним Сашко.

— Нет, нет, — торопливо успокоил Ванька и вышел во двор.

Ванька увидел Настю, когда та шла по улице с двумя старухами, одетыми во все черное. Она шла, уткнувши глаза в землю. Из-под черного платка выбивалась светлая прядь волос. Вся ее хрупкая фигура вызывала непомерную жалость, даже боль.

Ванька спрыгнул с коня и негромко окликнул ее. Она остановилась, подняла глаза, долго не узнавала его. Ванька приблизился и прижал ее голову к своей груди.

— Настя, моя милая Настя, я все знаю, — гладил он ее по голове. Сквозь рыдания, она горько выдохнула:

— Как мы теперь… с сестренкой вдвоем…

— Только не плачь, — все гладил ее и успокаивал Ванька.

Отплакавшись, она отвернулась и стала вытирать мокрое лицо, заправила прядь волос, выбившуюся из-под платка, и уж тогда повернулась к нему.

— Оставил нас тятька одних на белом свете, — и опять разрыдалась. Ванька целовал ее соленые от слез глаза и безвольные, пьянящие губы и нежно шептал:

— Нас трое в этом мире, Настенька. Я всегда буду с вами. Я всегда буду рядом, рядом с тобой, моя славная.

Потом короткими вечерами Гражданской войны, перед боем и после боя, и в лазарете на больничной койке он всегда вспоминал ее красивые, но заплаканные глаза, и голос ее, дрожащий от внутреннего озноба, от свалившегося на нее горя.

Он помнил, как она, держась за стремя, провожала его за околицу. «Ты вернешься, ты вернешься, Ваня?» — кричали ее глаза.

И Ванька волчком крутанул гнедого и прокричал одиноко стоявшей на дороге Насте, так похожей на степной неяркий цветок, простой, ко строгий в своей степной красоте.

— Я вернусь, Настя, я обязательно вернусь…

IX

Соседский Егорка, трехлетний русоволосый мальчуган, взял в сенцах за дверью свою деревянную саблю и вывел оттуда резвого скакуна — длинную палку — и на ней галопом помчался за избу, на луг. Он скакал по лугу, представляя себя красным кавалеристом, неистово размахивал саблей и азартно кричал:

— Ура-а, ура, ура-а-а…

Солнце садилось, и наступал вечер. Неподалеку от дома на деревьях загалдела грачиная стая и шумно поднялась на крыло.