— Вообще-то… нет. Я когда черепом в мэтра Бахуса запустила, то разрушила нити, связывающие духа. Он теперь свободен — может делать, что захочет.
— Волшебница права, свободен я теперь! Прощайте! Ухожу! И не нужна мне дверь!
— Иезус Мария! Стой, дух! Не уходи! Давай поговорим сначала о посланце преисподней! Не уходи! Я люблю стихи!
— Бесполезно. Я его не чувствую. Видимо, уже сбежал.
— Вот зараза! — Я вернулся в кресло. — Не сказал бы, что ситуация сильно прояснилась.
— Ну кое-что мы теперь знаем точно, — возразил Фредерик. — По твою душу объявился какой-то «посланец преисподней». От дьявола ли он или просто сам по себе, но не верится, что он тебя ищет, чтобы поздравить с Рождеством.
— Это верно, — хмыкнул я. — И времени у меня до встречи с ним не так чтобы много. К следующей зиме нужно быть во всеоружии. То есть прежде всего вернуть человеческий облик. А для этого мне нужно вернуться в Бублинг и организовать экспедицию в этот город с непроизносимым названием.
Мэрион согласно кивнула.
— Ну что же, я думаю — медлить не стоит. Рик, иди оседлай его лошадку. Я пойду завтрак вам приготовлю, а вы с его величеством пока собирайтесь…
Я тяжело вздохнул.
Мне предстояло тяжелое и смертельно опасное дело.
Разбудить Андрэ.
ГЛАВА ПЯТАЯ,
повествующая о неожиданном возвращении непоседливого духа и странном способе, коим он о своем возвращении возвестил
Запись в дневнике Конрада фон Котта от 28 января
16… года от P. X.
Если быть честным с собой — а с кем же и быть-то честным, если не с собой, и дневник является лучшим вместилищем для подобной честности, — я вовсе даже ничего не имею против славы. Вряд ли меня можно назвать тщеславным, я вовсе не готов сжечь Рим, чтобы остаться в истории, но если слава сама идет в руки — не откажусь. Но! Не всякой славе я буду рад, пусть даже иные люди и готовы жилы надорвать ради нее.
Примечание на полях. И уж тем более такая слава не радует, когда сваливается тебе на голову вместе с чрезмерно болтливым призраком.
— Я вот одного не понимаю, господин капитан…
— Только одного?
— Ага! — не замечая ехидства в моем голосе, кивнул Андрэ. — Как так получилось, что я заснул в доме, а проснулся здесь? И где это «здесь»?
— Это магия такая, — отмахнулся я. Объяснять гиганту, что он протопал почти пять миль по заснеженному лесу, прежде чем окончательно проснулся, мне было лень. — Мы возвращаемся в Бублинг.
— Ох… А может, еще куда-нибудь спутешествуем? Когда еще такой случай будет!
— Да не дрожи ты так! Анна давно тебя простила.
— Правда?
Я кивнул, хотя особой уверенности не испытывал. Королева, конечно, женщина умная, но все-таки — ситуация не сказать чтобы ординарная. С другой стороны, ну не казнит же она Андрэ? Нет, ну серьезно — ведь не казнит же?
А мне надо спешить…
Правда, пока непонятно, как отправляться в путешествие. Дороги, и без того почти по всей Европе скверные, до весны останутся под снегом. А весной превратятся в сплошное болото. Конечно, многих путешественников это не останавливает, и даже купеческие караваны продолжают передвигаться зимой, сменив телеги на сани. Но каждая пройденная зимой миля стоит пяти летних. Надо ли отправляться в Скандинавию прямо сейчас или подождать месяца два? Мы прибудем в Бублинг к середине февраля, а к середине апреля дороги уже просохнут достаточно, чтобы лошадь не проваливалась в них хотя бы по бабки. Двигаться я смогу быстрее, но примерно месяц все-таки потеряю. А в моем положении даже один месяц может обойтись дорого. Вот и считай, выискивай выгоду, словно ты не гордый ландскнехт, а какой-то приказчик.
Впрочем, загонять Иголку ради одного-двух дней я тоже не собирался. Потому, заметив через некоторое время небольшой город чуть в стороне от главной дороги, направил лошадь туда, хотя солнце еще только клонилось к закату. Ничего — спокойный отдых в тепле и уюте трактира стоит лишнего десятка миль.
Как оказалось, решение это было даже более верным, чем я предполагал: не успели мы с Андрэ занять отведенную нам комнату, как за окнами потемнело и повалил снег. Будь мы на улице, испытали бы на себе все прелести поездки сквозь метель. А так мы спокойно распаковали вещи, потом спустились вниз и плотно отобедали, после чего с удобством расположились рядом с камином, наслаждаясь теплом и музыкой, которую извлекал из испанской гитары бродячий музыкант. Мелодии были довольно простые, да и играл музыкант не сказать что очень искусно, но непогода, бушевавшая за стенами трактира, великолепно дополняла музыку. Я давно — еще новобранцем — заметил, что даже тонкие стены палаток либо просто костер, собиравший вокруг себя солдат, этот своеобразный островок безопасности и спокойствия во враждебном мире, придавал особый вкус нехитрой музыке примитивных инструментов, пошлым солдатским байкам и самым бородатым анекдотам. Трактирный музыкант то ли не хотел, то ли не умел петь, но вскоре кто-то из посетителей стал подпевать гитаре, причем довольно хорошим голосом и, главное, от души. Даже я, несмотря на некоторый снобизм по отношению к такой простой музыке — от дворянского воспитания никуда не денешься! — поддался очарованию вечера и слегка покачивался и притоптывал в такт музыке. Пока не заметил, что Андрэ удивленно таращится на меня, да и взгляды остальных гостей постоялого двора обращены в мою сторону. От первой мысли меня охватил озноб — либо шляпа съехала на затылок, либо сбился платок, которым я по самые глаза замотал морду. Но во взглядах, направленных на меня, не было страха, который обычно вызывал мой теперешний облик. Скорее это было… удивление? Уважение?
— Ну чего случилось? — шепотом спросил я у Андрэ, стоило очередной песне закончиться.
— А? Ну… дык это… господин капитан… — в своей обычной манере «пояснил» Андрэ.
Тут его бормотание было прервано — из дальнего угла к нам подошли три человека, привлекшие мое внимание еще в тот момент, когда мы договаривались о комнате с хозяином трактира. Тогда, окинув внимательным взглядом общий зал, я сразу отметил троицу в темном углу, одетую гораздо лучше остальных посетителей. Но не одежда в первую очередь привлекла мое внимание, а оружие. У большинства посетителей — в массе своей торговцев средней руки и их слуг — при себе имелись разве что дубинки, сложенные в углу у выхода из зала. Но эти парни были вооружены короткими мечами, которые они вопреки правилам приличия не оставили у входа, а положили рядом с собой на лавки. Нетрудно было догадаться, что люди это жизнью битые — либо наемники, либо, что более вероятно, разбойники. У меня даже мелькнула мысль, не поискать ли ночлег в другом месте, но тут как раз началась метель, и уйти в такую непогоду из трактира означало бы как раз привлечь ненужное внимание. Оставалось надеяться, что наши с Андрэ скромные персоны не заинтересуют постояльцев.
Как выяснилось, я ошибся.
Заинтересовали.
Я медленно поднял взгляд на того из разбойников — сейчас я уже не сомневался в роде его занятий, — что стоял в середине, прикидывая, как поступить. Можно было сдернуть шляпу, воспользоваться возникшей паникой и попытаться улизнуть. Но вся наша поклажа осталась в комнате, да и не факт, что люди, привыкшие рисковать жизнью, испугаются говорящего кота. На Андрэ надежды мало — он станет драться, только если уж совсем припрет..
— Эй, карлик!
Эх! И что мне в комнате не сиделось?!
— Здоров ты петь! Всю душу перевернул, в натуре! Держи вот от нас с братанами!
Я машинально поймал монетку и тупо уставился на нее. Талер. Если бы не платок, челюсть у меня отвисла бы, пожалуй, до самого пола. Разбойник довольно хрюкнул.
— А то! Не сомневайся — полновесный серебряный. Атаман Крутолоб понимание имеет, менестрелей и прочую культуру завсегда уважает. А вот знаешь эту… как ее… про малютку-воровку? Еще талер получишь.
Не успел я ответить — впрочем, еще бы успеть, у меня в тот момент от изумления приключилось что-то вроде временного расслабления мозгов, — как какой-то голос бодро ответил атаману:
— Кто же ее не знает? Эй, дружище, сыграй — награда пополам.
Гитарист охотно принялся перебирать струны, и откуда-то раздался все тот же хрипловатый голос, повествующий о тяжелой судьбе малютки, которую жизнь заставила стать воровкой. Воровку, само собой, поймали, и суровый судья приговорил ее к повешению, а когда тело несчастной уже болталось на веревке, узнал свою потерянную дочь по родимому пятну. Народная поэзия не знает пощады, и безжалостный судья убил себя на могиле дочери. За этой песней последовала не менее душещипательная история про молодого разбойника, по неопытности попавшего в опасную трясину и которого теперь напрасно ждет домой мама. Разбойники были в восторге. Впрочем, как ни странно, и прочие посетители — коим по здравом размышлении вся эта разбойничья романтика должна была быть совершенно чужда — тоже. А песенку про разбойницу по кличке Мурка, которая влюбилась в начальника городской стражи и сдала тому всю банду, за что в конце концов и получила кистенем по голове, меня заставили спеть раз пять. Меня?!