Читать интересную книгу Тайпи (Шпет) - Герман Мелвилл

Однажды, помню, партия рыболовов вернулась в полночь; но нетерпение островитян побороло даже это препятствие.

В эту ночь Кори-Кори разбудил меня и с каким-то упоением сообщил мне новость:

— Рыба пришла!

Так как я спал очень крепко, я не мог понять, почему нельзя было отложить это известие до утра. Рассердившись, я чуть не ударил моего верного друга, но удержался и через минуту спокойно поднялся. Выйдя из дому, я очень заинтересовался двигавшейся иллюминацией, представшей моим глазам.

Посланцы из дома Тай разбегались по всем направлениям сквозь кусты рощи; перед каждым из них шел мальчик с пылающим факелом из ветвей кокосовой пальмы, которые время от времени заменялись ветвями, лежащими при дороге. Ярко пылающие факелы, их быстрое мелькание сквозь заросли ветвей, дикие крики возбужденных гонцов, дающих весть о своем приближении, и странный вид их голых тел на освещенном фоне леса производили незабываемое впечатление.

Когда старик Мархейо получил долю добычи, полагающуюся на его дом, вся семья немедленно стала готовиться к полуночному банкету: тыквы до краев были наполнены пои-пои; испечены зеленые плоды хлебного дерева и разложены на громадных листьях банана.

На время ужина зажгли большое количество светильников, которые девушки держали все время в руках. Эти светильники сделаны довольно хитро. Есть одно дерево в долине, на нем растут орехи, называемые у тайпи «армор» и очень похожие на наш дикий каштан. Скорлупа ореха разбивается, ядрышко вынимается и затем нанизывается вместе с другими на длинное гибкое волокно, добываемое из кокосовой пальмы. Некоторые из этих светильников достигают восьми-десяти футов в длину; так как они чрезвычайно гибки, один конец их сворачивается в кольцо, а другой зажигается. Орех горит неровным синеватым пламенем, и масло, в нем содержащееся, иссякает в течение десяти минут. Когда один орешек сгорает, зажигается другой, а пепел сбрасывается в ореховую скорлупу, специально для этого предназначенную. Эта примитивная свечка требует постоянного внимания, и ее все время нужно держать в руке. Жители долины Тайпи ели рыбу способом, который цивилизованный человек употребляет разве лишь по отношению к редиске. Они едят ее сырой, с чешуей, костями, жабрами и всеми внутренностями. Рыбу держат за хвост, начинают есть с головы, и она исчезает с невероятной быстротой: можно подумать, что она целиком проскальзывает в горло.

Когда мне впервые пришлось увидать такой способ поглощения рыбы, я пришел в смятение. С отвращением смотрел я на пировавших дикарей и упорно отказывался присоединиться к ним, несмотря на их многократные приглашения. И только вид Файавэй, справлявшейся со своею долей серебристых рыбок с таким же изяществом и простотой, с каким она бы кушала бисквиты, примирил меня несколько с этим обычаем.

Живя в Риме, будь римлянином. Это хорошая поговорка, и будучи в долине Тайпи, я готов был вести себя как истый островитянин, поэтому я ел пои-пои, как они; гулял в платье, столь же простом, как у них; лежал на общем ложе; делал много разных вещей, соответственно их особым обычаям… Но всего дальше я зашел по этому пути, когда решился отведать сырой рыбы. Рыба была замечательно нежная, маленькая, и после нескольких проб я стал прямо смаковать ее; но все же я сначала подвергал ее некоторой обработке ножом.

ГЛАВА IX

Однажды, решив по обыкновению провести свой послеобеденный отдых в священной роще, я заметил, что там идут приготовления к какому-то празднеству, похожие на хлопотню поварят какого-нибудь большого ресторана. Люди бегали взад и вперед, занятые самыми разнообразными делами: иные тащили к потоку громадные полые бамбуки, другие гонялись по зарослям за свирепыми свиньями, стараясь поймать их, иные сидели, занятые замешиванием целой груды пои-пои, положенной в огромные деревянные миски. Я наблюдал за всей этой оживленной суетой, когда меня привлек к себе странный рев, доносившийся из соседней рощицы. Я отправился туда и увидал целую толпу дикарей, удерживавших громадную свинью, пока один из них — здоровенный парень, вооруженный дубинкой, — целился нанести ей удар по голове. Ему никак не удавалось попасть по голове вырывающейся жертвы, все же, пыхтя и задыхаясь, он продолжал свое дело. Наконец, после стольких ударов, что их хватило бы на то, чтобы размозжить головы целому стаду быков, он, сильно размахнувшись, ударил еще раз — и свинья замертво упала к его ногам.

Свинина не является главным продуктом питания у дикарей Маркизских островов, вследствие чего они мало заботятся о разведении свиней. Свиньям дозволяется бродить по рощам, где они питаются большей частью кокосовыми орехами, постоянно падающими с деревьев. Но голодному животному только с необычайным трудом удается добраться сквозь шелуху и скорлупу до мякоти. Я часто развлекался, наблюдая, как свиньи после тщетных попыток разгрызть упрямый плод зубами приходят в дикую ярость. Они начинают свирепо подкапываться под кокосовый орех, затем взмахом головы толкают его перед собой. Преследуя его, они снова принимаются дико грызть его, потом снова толкают, пока орех не закатится куда-нибудь, и тогда они останавливаются, недоумевая, куда мог он так внезапно исчезнуть.

Не давая свинье истечь кровью, островитяне тотчас же потащили тушу к огню, разведенному неподалеку, и четверо мужчин, схватив ее за ноги, стали быстро раскачивать взад и вперед над пламенем, опаляя щетину. Покончив с этим, они выпотрошили ее и, отложив в сторону внутренности, как часть отборную, они обмыли всю тушу в воде. Затем расстелили на земле большую зеленую простыню, сделанную из длинных и толстых листьев пальмы, ловко скрепленных маленькими булавочками из бамбука, и, аккуратно завернув в нее тушу, понесли к печке, специально для этого приготовленной. Там туша была положена на раскаленные камни, покрыта толстой настилкой из листьев и старательно засыпана землей.

В доме Тай и вокруг него царило оживление. В многочисленных печах готовилась свинина и пои-пои, причем печи эти, засыпанные свежей землей, были похожи на множество больших муравейников. Целые группы островитян с остервенением крутили свои каменные пестики, приготовляя пои-пои, пока остальные собирали зеленые плоды хлебного дерева и молодые кокосовые орехи в ближней роще. Но большинство, очевидно желая подбодрить товарищей в их тяжелой работе, ничего не делали и только без перерыва что-то весьма весело выкрикивали.

Такова особенность этого народа: когда они бывают заняты каким-нибудь делом, то поднимают при этом удивительный шум. Им так редко приходится чем-либо себя утруждать, что при всякой работе они словно решают, что такой достойный поступок должен быть замечен всеми. Если, например, им надо передвинуть на некоторое расстояние камень, который могли бы снести двое сильных мужчин, они собираются вокруг него целой толпой и после длиннейших переговоров подымают его. Каждый, пыхтя и задыхаясь, старается поддержать его и тащит так, как будто совершает непосильный труд. Глядя на них в таких случаях, я всегда вспоминал множество черных муравьев, несущих к себе в дыру лапку мертвой мухи.

Наглядевшись на все эти приготовления, я вошел в дом Тай, откуда Мехеви наблюдал за работами и отдавал приказания. Вождь, казалось, был в необыкновенно приподнятом настроении. Он дал мне понять, что завтра во всей Священной роще и в особенности в доме Тай будут происходить необычайные события, и внушил, что мне необходимо присутствовать. Но устраивается ли пир в память какого-нибудь события или в честь какого-нибудь лица, так и осталось мне непонятным, хотя Мехеви и старался что-то объяснить.

Когда мы выходили из дома Тай, Кори-Кори, мой неизменный спутник, видя, что мое любопытство не удовлетворено, попытался — столь же тщетно — растолковать мне значение праздника. С этим намерением он провел меня через всю рощу, показывая мне разные вещи и пытаясь объяснить их назначение. Но говорил он на таком неописуемом наречии, что мне почти физически больно было его слушать.

Меня в особенности поразила замечательная пирамида, имевшая три ярда в основании и около десяти футов в вышину, сложенная совсем недавно и на очень видном месте. Она была составлена главным образом из больших пустых тыкв и немногочисленных кокосовых скорлуп и напоминала кенотаф из черепов. Мой чичероне заметил удивление, с каким я глядел на этот памятник местного искусства, и тотчас же взял на себя тяжелую задачу моего просвещения, но все напрасно: и до сих пор памятник остается для меня полным таинственности.

На следующее утро, проснувшись довольно поздно, я увидал семейство Кори-Кори все еще занятым приготовлениями к празднеству. Мархейо укладывал двумя круглыми пучками длинные седые космы своих волос, росших на макушке обритого кругом черепа. На шее в виде главного украшения висели, связанные вместе, мои старые башмаки. Истрепанные вконец во время долгого и трудного путешествия, они были брошены мною в угол в первый же день моего прихода в этот дом. Они лежали там, долго охраняемые чувством благоговения, которое туземцы испытывали ко всем вещам, принесенным мною и Тоби, пока однажды старый воин с некоторым трепетом не попросил их у меня. Удивленный этой просьбой, я, конечно, отдал их ему и был удивлен еще больше, когда через некоторое время полубезумный старик явился похвастать мне тем украшением, которое он сделал из башмаков, нацепив их себе на грудь. И в этот торжественный день он снова извлек их для парада.