Читать интересную книгу Тайпи (Шпет) - Герман Мелвилл

Вскоре по исчезновении Тоби, когда мне стало ясно, что я еще долго отсюда не выберусь, — если мне вообще суждено отсюда когда-нибудь выбраться, — я занялся осмотром своего гардероба, состоявшего из рубашки и пары штанов. Мне пришло в голову, что если я их не сберегу, то предстану перед цивилизованными собратьями в самом плачевном виде. Я решил снять с себя матросский костюм и убрать его на время, а пока подчиниться моде жителей долины Тайпи, несколько изменив обычный покрой их одежды по своему вкусу.

Как-то раз у меня разорвался плащ, и мне захотелось показать островитянам, как легко зашить эту дырку. Я спустил из-под крыши свой узелок и, достав оттуда иголку с ниткой, принялся за починку. Они смотрели на это, невиданное дотоле занятие с восторгом и удивлением. Старый Мархейо вдруг хлопнул себя рукой по лбу и, кинувшись в угол, вытащил оттуда грязную и рваную полоску полинявшего ситца — вероятно, когда-то он получил его в торговой сделке на берегу — и стал умолять меня применить и тут свое искусство.

Я охотно согласился, хотя мои неловкие пальцы еще никогда не имели дела с такими громадными прорехами. Когда я кончил починку, старый Мархейо по-отечески обнял меня и, снявши пояс, обернул ситец вокруг бедер, вставил в уши украшения, схватил копье и вылетел из дому.

Я почти никогда не употреблял бритвы, пока жил в долине, но этот маленький предмет вызывал особое восхищение тайпи. Нармони, известный герой среди туземцев, особенно следивший за своей внешностью, тщательнее всех татуированный, попросил меня провести бритвой по его уже бритой голове.

Дикари обычно бреются при помощи зуба акулы, хотя, на мой взгляд, он так же мало пригоден для бритья, как однозубые вилы для собирания сена. Немудрено, что смышленый Нармони сразу оценил преимущество моей бритвы перед своим обычным инструментом. Но я дал ему понять, что не могу исполнить его просьбы, не наточив бритвы. Чтобы объяснить свою мысль, я несколько раз провел бритвой по ладони, как по оселку. Нармони тотчас понял меня, выбежал из дому и через минуту притащил целую каменную глыбу величиной с жернов. Но об этот неотделанный камень можно было только изломать бритву, а не наточить, и мне волей-неволей пришлось приступить прямо к бритью. Бедный Нармони корчился и извивался при этой пытке, но, убежденный в моей ловкости, вытерпел боль, как настоящий мученик. Голова его имела ужасный вид после того как я избороздил ее тупой бритвой. Нармони был удовлетворен моей работой, и я не стал его разубеждать.

ГЛАВА VII

Как только я оказался в состоянии бродить по долине, то начал понемногу пользоваться всеми теми удовольствиями, которые были мне так долго недоступны. Я ходил повсюду, гостеприимно принимаемый всеми; меня угощали чудеснейшими плодами, мне прислуживали темноглазые туземные девушки, и я постоянно видел заботы и внимание преданного Кори-Кори.

Конечно, мои странствия были ограничены известными пределами: так, мне был запрещен доступ к морю; и после двух или трех неудачных попыток я отказался от этих прогулок. Многочисленные островитяне сопровождали меня повсюду, и я не могу теперь вспомнить ни одной минуты, проведенной в одиночестве. Поэтому нельзя было надеяться пробраться к морю тайком.

Зеленые отвесные склоны гор, окружавшие долину в том месте, где стоял дом Кори-Кори, лишали меня всякой надежды бежать, даже если бы я и улизнул от бдительных глаз туземцев. Но теперь такие размышления редко занимали меня: я отдавался настоящему, и если неприятные мысли приходили мне в голову, я гнал их прочь.

Когда я смотрел на зеленеющую долину, в которой был схоронен, на окаймлявшие ее вершины высоких гор, то заставлял себя думать, что я в земле обетованной и что по ту сторону этих высот лежит мир, полный забот и огорчений.

Как-то раз я забрел снова в священные рощи, расположенные на половине пути к морю, и Кори-Кори предложил мне навестить жившего там Мехеви. В полдень я вместе с Мехеви и другими вождями племени лег отдохнуть на циновках и погрузился в легкую дремоту. Вдруг меня разбудили дикие крики, и, поднявшись, я увидал, что туземцы хватают копья и стремительно куда-то бегут. Мехеви схватил шесть мушкетов, стоявших у стены, и вскоре исчез в роще. Все эти действия сопровождались яростными криками, среди которых я различил слова: «Гаппар! Гаппар!»

Островитяне бежали из рощи по направлению к долине Гаппар. Вдруг до меня донесся резкий звук выстрела из мушкета с близлежащих холмов и шум голосов, раздававшийся в том же направлении. Женщины, сбежавшиеся в рощу, начали издавать дикие вопли. Как известно, женщинам всех стран свойственно шуметь при всяком возбуждении и тревоге, очевидно рассчитывая этим успокоить себя и взволновать других. В данном случае они подняли такой нестерпимый шум и так неутомимо кричали, что если бы с соседних гор стреляли залпами из мушкетов, я не мог бы этого услыхать.

Когда женское волнение немного улеглось, я стал жадно ждать дальнейших событий. Раздался еще выстрел, и снова с холмов донесся ответный вой. Опять наступило спокойствие и продолжалось так долго, что я уже начал думать, будто сражающиеся армии согласились отложить на время вражду.

Вдруг щелкнул третий выстрел, сопровождаемый снова воем. После этого в течение двух часов ничего не было слышно, кроме разве отдельных криков с холма, звучавших, как ауканье мальчишек, заблудившихся в лесу.

Все это время я стоял на террасе дома, выходившей как раз напротив горы Гаппар; рядом со мной был только Кори-Кори да престарелые туземцы, о которых я уже говорил. Они никогда не двигались со своих циновок и, казалось, не подозревали о том, что происходит нечто необычное.

Но Кори-Кори считал, что мы находимся в центре великих событий, и с большим усердием пытался заставить меня осознать всю их значительность. Каждый звук, доходивший до нас, вызывал у него отклик. Разнообразнейшими жестами он показывал мне, как страшные тайпи в этот момент карали дерзость врагов.

Каждые пять минут он выкрикивал имя Мехеви, давая мне понять, что под предводительством этого вождя воины его племени проявляли чудеса силы и храбрости.

Услыхав за все время только четыре выстрела из мушкетов, я решил, что, вероятно, туземцы управлялись с этим оружием так же, как султан Солиман со своей тяжеловесной артиллерией при осаде Византии, то есть, на заряд и выстрел из мушкета им требовалось час или два. Наконец, так как к нам больше не доходило никаких звуков с гор, я заключил, что распря закончена.

Так в действительности и оказалось. Через некоторое время к нам явился запыхавшийся гонец и сообщил новость о великой победе, одержанной его соотечественниками:

— Трусы убежали! Трусы убежали!

Кори-Кори пришел в экстаз и произнес красноречивое приветствие, из которого я понял, что таковы и были его ожидания и что совершенно бесполезно кому бы то ни было, даже войску пожирателей огня, предпринимать поход против непобедимых героев нашей долины. Я с этим, конечно, согласился и с немалым интересом ждал возвращения победителей, боясь, что победа не обошлась без потерь.

Но я ошибся. Мехеви во время военных действий сберегал свои силы и не подвергал воинов бесполезному риску. Вся потеря победителей сводилась к одному указательному пальцу и ногтю большого (который владелец его принес с собою), сильно ушибленной руке и значительному кровотечению из бедра у одного из вождей. Как пострадал неприятель, я не мог узнать, но полагаю, что гаппарам удалось унести с собой тела своих убитых.

Таков был, насколько я мог судить, исход сражения, и так как туземцы относились к этому как к событию необычайному и удивительному, я заключил, что войны островитян не были слишком кровопролитны. Впоследствии я узнал, как началась стычка. Было замечено, что несколько человек гаппаров бродят, очевидно с недобрыми намерениями, на том склоне горы, который принадлежал племени тайпи. Последние подняли тревогу, и враги после длительного сопротивления были отогнаны к границе.

Но почему же бесстрашный Мехеви не повел войну дальше против гаппаров? Почему не сделал он вылазки во враждебную долину и не принес с собой в качестве трофея какую-нибудь жертву для каннибальских развлечений, которые, как я слыхал, завершают обычно всякое предприятие? В конце концов я был склонен верить, что такого рода пиршества, если и бывают, то чрезвычайно редко. Два или три дня это событие служило темой всеобщего обсуждения; затем возбуждение понемногу спало, и долина погрузилась в свое обычное спокойствие.

Вскоре, однако, новое событие нарушило однообразие моего существования.

Это случилось в тот самый день, когда я, желая выразить Файавэй свою симпатию и признательность за ее постоянное внимание, сшил ей платье из того ситца, который Тоби принес с собой с судна. Должен сознаться, она была похожа в нем на балетную танцовщицу.