– Пап.
– Я только хотел сказать, жалко, что это было не с кем-нибудь, кого ты мог бы привести домой и познакомить с мамой.
Стивен почувствовал, что рука отца зависла у него над плечом. Он взмолился про себя, чтобы она опустилась, но этого не произошло. Он поднял голову, и боль и разочарование, которые он прочел в глазах Дилана, поразили его, как медленно действующий яд.
Отец отступил на шаг.
– По-твоему, я к тебе слишком суров?
Расстояние между ними казалось пропастью.
– Разве я виноват, что Хлоя скрывала свое замужество? Нет. Можно ли винить меня в том, что они были несчастливы в браке? Вряд ли. Тем не менее наказание несу я.
Отец внимательно разглядывал костяшки пальцев.
– Неужели? А как же ее муж? Думаешь, он не наказан?
Стивена кольнула паника. По тону Дилана чувствовалось, что он знает о подобных ситуациях больше, чем Стивен готов был представить.
– Она должна была уйти от него, – сказал Стивен. А про себя подумал: «Она не должна была уходить от меня».
– Люди, живущие в браке, учатся уступать, – сказал отец. – Это единственный способ оставаться в браке.
Стивен пристально посмотрел на отца и вдруг увидел перед собой старика. Годы превратили его лицо в учебное пособие по тектонике: глубокие борозды и мягкие складки кожи, перекрывающие друг друга, старые шрамы, россыпи коричневых крапинок; островки заштрихованной кожи в уголках глаз, жесткие, взъерошенные брови; губы, ставшие тонкими и вялыми, утратившие былой энтузиазм и четкость линий.
– Откровенно говоря, мне все равно, что он чувствует.
– Надеюсь, ты это несерьезно.
Стивен отвернулся. Ему стало невыносимо думать об этой ситуации и своей роли в ней.
– Нет, – сказал он, – вполне серьезно.
Стивен плеснул виски в то, что осталось от его кофе, чихнул, потянулся за платком и смахнул разбросанные по столу бумаги. Судьба покарала его почти как библейских злодеев. Когда он еще был восходящей звездой в «Фойлс», его дни проходили в путешествиях по Европе за счет компании, и ах какие дни! Он посещал аукционные дома, частные собрания и музеи. Он любовался творениями старых мастеров и современных гигантов, занимался реставрационным проектом в пещере Ласко[9], скользил пальцами по обюссонским гобеленам, сошедшим со станков фламандских ткачей, осматривал мебель тонкой работы и даже робко озвучил свое мнение по поводу стоимости мейсенского фарфорового наперстка, украшенного гербом одного ирландского аристократа. Теперь, четыре года спустя он застрял в «Мерчисон и Данн», на самой нижней ступени лестницы, и все его занятия сводились к составлению экспертных оценок. А тем временем кредитные проценты на банковских карточках накапливались, арендная плата медленно, но уверенно повышалась, и его положение становилось все более шатким.
Его не случайно засунули сюда, на двадцать второй этаж. Саймон Хэпсенд, занимавший этот кабинет до него, отвечал за разработку сайта компании и освоение рынка судебных экспертных оценок, то есть за продвижение широкого спектра услуг: от экспертных заключений и оценок для страхования до определения стоимости имущества вступающих в брак, оформления банкротства, доверенностей и вступления в право собственности.
Однако Саймона внезапно уволили, после того как оперативная группа ФБР отследила, что с его компьютера производились попытки взломать системы нескольких крупных финансовых учреждений. Лишь благодаря тому, что цифровые улики оперативной группы тоже оказались взломанными и восстановлению не подлежали, Саймона миновал оранжевый комбинезон и новая прописка на острове Рикерс[10]. Вот так Стивен унаследовал кабинет и все, что осталось в нем от Саймона: списки с паролями и именами пользователя, спрятанные в зазоре между планками выдвижного ящика, электронные письма от неизвестного отправителя, который требовал, чтобы Стивен удалил файлы, таинственным образом появляющиеся у него в компьютере, и желтовато-зеленая растянутая футболка с изображением змеи и черной надписью «Питон» – источник мерзкого запаха, который, к огромному облегчению Стивена, в конце концов обнаружили за картотечным шкафом.
Стивен гипнотизировал стену, гадая, сколько еще сможет протянуть на лапше быстрого приготовления и пиве. Его уверенность в собственном таланте таяла с той же скоростью, что и счет в банке. Он всмотрелся в свое лицо, отраженное нержавеющей сталью кофейной кружки. Старость вряд ли будет к нему милосердной. Его черные волосы уже припорошило сединой у висков. Хотя оба его родителя были ниже среднего роста, он вырос высоким – сто девяносто два сантиметра, но картину портил дряблый живот, ибо спортзал стал одним из первых удовольствий, от которых ему пришлось отказаться. Глаза были красными от недостатка сна и переизбытка бурбона, кожа приобрела сероватый оттенок засаленного посудного полотенца.
А еще удручало сознание того, что его держат в этой конторе главным образом благодаря репутации отца.
Дилан Джеймсон почти всю свою жизнь владел небольшой галереей в Сохо. Стивен провел детство, бегая по этим волшебно освещенным залам, прячась за огромными холстами; его игрушками были зажимные скобы, монтажные уголки и выставочные каталоги, из которых он строил башни. Он узнал, что такое перспектива, сидя на плечах у Дилана. Отец то приближался к картинам, то отдалялся от них, обучая Стивена математическому словарю: точки схождения и линии горизонта, градусы, оси и криволинейные варианты. Он водил кончиками пальцев по тем частям холста, где краска лежала ровным слоем, потом по каналам, где сильные мазки рассекали тяжелое масло, пуская его волной то в одну сторону, то в другую. Он смотрел в увеличительное стекло, а отец экзаменовал: лессировка или растирка? Алла прима или подмалевок? Сырым по сырому или жирным по тощему?
Но принять предложение отца и остаться работать в галерее – неважно, на какой должности – было бы ошибкой. В просторных залах поселилась тень разочарования, а жизнерадостный характер управляющего лишний раз напоминал Стивену о собственной ущербности. Нет, Стивен дождался начала лета, собрал все свои скудные сбережения и с позором бежал в Европу. Он слонялся по Старому Свету как бедный родственник, останавливался в дешевых гостиницах и пансионах, после завтрака прятал в рюкзак оставшиеся черствые булки и сосиски, чтобы было чем пообедать, пил низкопробное вино, от которого болела голова, и курил сигареты, от которых желтели кончики пальцев. И повсюду представлял рядом с собой Хлою. Ее ногти, давившие ему в ладонь, когда она хотела, чтобы он перестал болтать и поцеловал ее. Нетерпеливый стук ее каблучков, когда он изучал в галерее Боргезе тициановскую «Любовь земную и Любовь небесную». Разочарование, мелькавшее у нее во взгляде, когда она допивала последнюю каплю пино в летнем кафе. И выражение, которое он изредка ловил на ее лице, прежде чем она успевала заменить его чем-то более приятным, – расчетливая жестокость, от которой у него кровь стыла в жилах.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});